Старый скиф взял чашу, покосился одним глазом на темное маслянистое вино и понюхал его:
– Никогда такого не пробовал. Пусть Папай даст нам всем много сил и целое стадо детей! – Отпил немного и почмокал: – С медом? Голова на плечах не закачается? – Скиф закинул голову назад, показалось донышко глиняной чаши, и старик, вытаращив глаза и отдуваясь, поставил чашу на ковер.
– В битвах согды послабее нашего, а такого вина наши кумысобои не сделают, – сказал Будакен. – Ну, рассказывай теперь по порядку, что погнало тебя из нашей равнины вдогонку за мной? Как тебя звать? Кажется, Асук?
– Верно, верно – Сагил Асук! – ответил сразу развеселившийся скиф. – Когда я родился, в шатер вошел отец и принес дикого козла – асука![86] Вот меня и прозвали Сагил Асук. С тех пор я, как асук, езжу по степи и не люблю сидеть в шатре. Сам знаешь: дома сидишь – последнее проешь, а по степи побродишь – счастье найдешь.
– Ладно, ладно! Теперь рассказывай дальше, что делает согдак Оксиарт, приехавший ко мне, когда загорелись огни на курганах.
– Этот согдак очень полюбил кумыс и бузат, пьет без конца, потом вскочит, бегает, пляшет, угощает стариков и их тоже заставляет плясать.
– Хозяин может только радоваться, если гость его весел. Но я еще не вижу, отчего мне надо тревожиться.
– Князь Будакен Золотые Удила, большие у тебя убытки: кобылицы стоят недоенные, косяки сбились и пасутся на вытоптанном лугу, где уже травы не осталось: некому их перегнать на новые места.
– А что же делают мои слуги? Разве загуляли вместе с согдаком? Или порубили друг друга? Или болезнь их передушила?
– Они почти все ушли от тебя…
Будакен, нахмурившись, уставился на Асука. Большая рука его невольно шарила по ковру, точно отыскивала меч. Он всматривался в глаза вестника, желая узнать, что таится недосказанного в обветренном, сморщенном его лице.
– Пей еще! – сказал он, указывая на полную чашу.
Старик опять выпил одним духом чашу, и язык его развязался. Он наклонился к Будакену и стал говорить вполголоса:
– Несколько саков нас подбивали. «Зачем, – говорят, – мы служим князю Будакену? Разве не такой же он скиф, как и все мы? Разве не родился он в закопченном, промасленном шатре, как и мы? Почему же, – говорили они, – мы стараемся, работаем на него, а он все прибавляет баранов и жеребят к своим стадам, а мы как были в рваных кожаных штанах, так и остались, только новые заплаты нашили?» «Верно, верно, – отвечали мы тем, которые нас подбивали, – но что же поделаешь с Будакеном? Ему и солнце больше светит, чем нам».
– И все сговорились уйти от меня? – прохрипел Будакен.
Кулаки его сжимались. Хош запрятал его меч под ковер, зная дикие вспышки гнева своего хозяина.
– Не то что сговорились, – отвечал Асук, – а больше вожаки нас подбивали. Я им говорю: «А вы знаете, что значит: «он мне хлеб дает»? А те отвечают: «Трусливый ты козел, Асук! Будакен не хлеб тебе дает, а крошки от того хлеба, что сам ест». И некоторые недовольные саки тайком съехались на берегу реки Яксарта в тот самый день, когда мы устроили скачки и праздник.
– Кто же тогда был? Говори имена всех! – Будакен навалился на Асука и своей могучей рукой придавил его к ковру.
– Всех назову, всех! И я сам там был тоже. А больше всех говорил против тебя тот охотник, который приехал на твоем жеребце Буревестнике…
Будакен отпустил Асука, встал и поглядел кругом – скифы, приблизившись, стояли молча, и их глаза впивались в Будакена. Спитамена среди них не было.
Скифы шепотом переговаривались. Все слышали рассказ Асука и ждали, как поступит их князь. Будакен ведь ничего не делает так, как другие, а все по-своему.
А Будакен похлопал по плечу Асука, засмеялся, и никто не мог понять, что у него на уме.
– Пей, Асук! В нашей степи тебе такого вина не дадут! Рассказывай дальше. Куда же ушли мои слуги? К какому князю? Не к хитрому ли старику Тамиру?
Асук, упиваясь вином, продолжал:
– Свой собственный выселок сделали, особое кочевье около каменного бока Скроша. «Будем жить вольные, – говорят, – никому не будем кланяться!» И я хотел было там поставить шатер, да думаю: подожду еще, посмотрю, что дальше будет. Будакен – мой хозяин, он мне хлеб дает, зачем я его брошу? Вот меня Гелон и послал к тебе, чтобы я все рассказал. Девять раз менял я коней на наших сторожевых курганах. Днем и ночью скакал, чтобы тебя остановить и скорее вернуть обратно к твоим стадам.
Будакен стал громко хохотать:
– Ты думаешь, старая ящерица, что я вернусь сам доить кобылиц? Пусть остаются недоенными – жеребятам больше молока достанется! Ты думаешь, старый Сагил Асук, что я поскачу за моими слугами и буду просить их вернуться к старому хозяину? Пусть бог Папай даст всем сакам столько же косяков, сколько он дал мне. Вперед! Вперед!.. – прогремел Будакен. – Где же этот плясун с пришитой бородой? Что же, он думает споить нас вином в этом рабате, полном верблюдов и блох, и затем нас пьяных перевязать веревками? Зовите его сюда, а то я сам пойду его разыскивать…
А Фейзавл, величественный и прямой, в длинной лиловой одежде, с пестрой повязкой на голове, с новой, каштановой завитой бородой, уже входил во двор, сопровождаемый несколькими тощими слугами. Один из них на блестящем подносе нес разрезанную звездою дыню.
Фейзавл, склоняясь, приложил ладонь ко лбу:
– Княжна Рокшанек шлет тебе эту дыню, чтобы ты накормил ею своего прекрасного коня. Она хочет
