Никомандр достал из складок гиматия кожаную трубку с висевшими на шнурках печатями и почтительно поднял ее перед собой:
– Письмо от царицы эпирской Олимпиады!
Александр схватил свиток. Мрачная тень пробежала по его красивому лицу. Изогнутые брови сдвинулись.
– Слава и благополучие царице Эпира! – сказал он задумчиво. – Ты мне расскажешь сегодня попозже все, что происходит дома, Гефестион, сохрани это письмо.
Товарищ детства Александра Гефестион, несколько выше его ростом, с красивым спокойным лицом, взял кожаную трубку двумя руками, как драгоценность, прикоснулся к ней губами и отступил назад. Отвернувшись от Никомандра, базилевс быстро подошел к карфагенскому послу и, глядя в упор, сказал:
– Ты приехал по своей воле или тебя отправило твое государство?
Карфагенянин развел руками:
– Если я буду иметь успех в моих переговорах, то, значит, я послан от моих граждан. Если же нет – то я приехал сам от себя.
Базилевс усмехнулся, на мгновение задумался, прищурил левый глаз и спросил:
– Как лучше мне с войском достигнуть Карфагена: на кораблях или сушей, по берегу Ливии?
Черные глаза финикиянина на мгновение метнулись вверх, скользнули по Александру. Затем он ответил, почтительно склоняясь:
– Это зависит от того, на каком пути, морском или сухопутном, боги захотят сохранить тебя невредимым.
Базилевс рассмеялся и обратился к своим товарищам:
– Финикияне всегда были лукавы и в словах и в делах. Но с ним будет весело поговорить за обедом. Гефестион, позаботься, чтобы сын Анат[25] возлежал сегодня вечером рядом со мной.
Базилевс резко отвернулся и равнодушно подошел к афинянам; лицо его было холодно и непроницаемо.
– Жив ли еще мой мудрый учитель Аристотель? Ваши сумасбродные правители его еще не казнили?
Бледный афинянин, стоявший в небрежной и независимой позе впереди двух товарищей, ответил:
– Афины всегда были школой и центром просвещения всей Эллады. Разве мы можем поступить грубо и непочтительно с самым высоким учителем мудрости? Он, как и раньше, преподает нашей молодежи знания в тенистых садах Ликея![26]
– Однако, после того как дельфийский оракул провозгласил мудрейшим из мудрейших философа Сократа, совет вашего города присудил его к смерти. Зависть афинян не знает пределов. – Голос Александра сделался хриплым, и левое плечо стало подергиваться. – Весь мир уже признал меня сыном Бога, но афиняне очень ревниво оберегают от меня вход на небеса. Занятые такой заботой, не рискуют ли они потерять собственную землю?..
Базилевс резко отвернулся и отошел от афинян к распростертым на земле персидским сановникам:
– Встаньте, мои друзья! Теперь вы мои подданные и одинаково мне дороги, как и другие знатнейшие граждане всех народов моего великого царства. На что вы пришли жаловаться, о чем просить?
Персы говорили одновременно и на коленях подползали к Александру, стараясь поцеловать край его белого гиматия.
Переводчик, наклонившись, шептал базилевсу:
– Это бывшие придворные персидского царя Дария. Они клянутся в своей преданности и верности и просят тебя, чтобы за ними остались их поместья и должности при дворе.
– Пригласи их сегодня на обед. Скажи, что их новый повелитель Александр не менее милостив к своим верным слугам, чем был их добрый царь Дарий.
Александр снова подошел к Никомандру:
– Ну что, старик, смог бы ты еще испробовать со мной «молнию пятого удара»? Чей меч теперь сильнее?..
Никомандр обрадовался и торопливо засмеялся:
– Давай испробуем ловкость наших мечей!
– Испробуем, когда ты отдохнешь. Разве дорога тебя не утомила?
– Я так торопился доставить тебе письмо царицы, что не чувствовал усталости. Но должен признаться, что уж очень мне надоело без конца видеть обгорелые дома, бродящих между развалинами голодных стариков и старух. А вонь-то какая! Как ветер подует навстречу, так и знаешь, что потянутся кресты с прибитыми к ним гниющими трупами, возле которых бродят собаки с раздутыми от обжорства животами. Зато как я обрадовался, когда после жаркой равнины поднялся на перевал и почувствовал родной холодный ветер! Точно я снова попал в милую Македонию! И здесь, среди диких скал, я вдруг услышал дивную греческую песню. В ней, в глуши Азии, уже воспевались подвиги Александра Непобедимого.
– Где это было?
– Недалеко, на последнем горном перевале. Гляжу: сидят у костра наши воины, и среди них мой старый приятель Грабос. Помнишь ли ты его? Он был верным воином еще твоего отца, царя Филиппа. А неведомый певец из его отряда пел так красиво, что я подумал: не сам ли Пан[27] с лирою сидит на горе и воспевает твои подвиги?
– Филота! – прервал базилевс. – Кто начальник поста на ближайшем перевале?
