Забегали нукеры. Послышался тяжелый топот коней, странный скрип и шум. Прозвучали новые татарские выкрики, треск и грохот. Резкие удары в медные щиты отозвали с холма татарских воинов, схватившихся с урусутами.
Евпатий, видя отступление татар, высоко поднял меч:
– Вперед!.. За…
Но страшный удар в грудь прервал его могучий голос. Он упал, обливаясь кровью.
С ужасной силой, сбивая все встречное, летели в теснившихся на холме русских воинов огромные камни. Это татары подтащили на полозьях китайские камнеметные машины.
Взвыл Ратибор волчьим голосом. Отшвырнул палицу, бросился к любимому другу. В отчаянии теребил его:
– Жив ли ты, Евпатий?.. Откликнись, друже!
Осторожно припал к нему ухом… Кончено! Больше не придется им вместе биться за родную Русь.
Он поднял голову, оглянулся. Со всех сторон с диким грохотом падали страшные камни, сокрушая русских храбрецов.
Ратибор поклонился мертвому другу, поднялся во весь свой громадный рост и пошел, безоружный, большой и грозный, с бурно дышащей грудью и горящими глазами, навстречу неминуемой смерти.
Глава восьмая
Последние на Бугре
…Где честная могила Евпатия,
Знают ясные зори с курганами,
Знала старая песня про витязя,
Да и ту унесло ветром-вихорем!..
Битва подходила к концу.
Между соснами на бугре еще стояла маленькая кучка людей. Это были последние оставшиеся в живых воины отряда Коловрата. Камни редко падали на бугор, где люди стояли выпрямившись, тесно прижавшись друг к другу, спокойно ожидая смерти. Они выпустили последние стрелы. Сделать больше ничего нельзя.
Нет… Можно!
Неожиданно высокий, звонкий, словно детский, голос затянул песню… Родную, протяжную и грустную песню:
Песню дружно подхватили другие голоса, и она полилась, смелая и вольная. Песня, казалось, говорила, что русские люди, умирая, прощаются с любимой родиной. Песня, казалось, говорила, что татары русских не сломили!
Взглянув в сторону оставшихся урусутов, Бату-хан приказал остановить машины. Грохот прекратился. И тогда до монгольских военачальников донеслись звуки плавного, протяжного пения. Джихангир удивленно прислушался.
– Взять их! – приказал он. – Привести сюда живыми!
«Непобедимые» бросились исполнять священную волю джихангира. Они окружили оставшихся урусутов. Набросились одновременно со всех сторон, захлестывая арканами, сломили уже бесполезное упорство, скрутили урусутам руки за спину. Только помня строгий приказ джихангира, монголы не разделались с ними.
Бату-хан окинул приведенных пленных внимательным взглядом. Многие урусуты были ранены, залиты кровью, ушиблены камнями. Были среди них белобородые старики, были двое юных, совсем мальчики. Урусуты стояли спокойно и мрачно. Они не склоняли головы, как виноватые, не было у них волнения или страха. Готовые к смерти, они смотрели в глаза грозному хану.
– Развязать пленным руки! – приказал джихангир. – Субудай-багатур, надень на шею каждому урусуту деревянную пайцзу.
– Внимание и повиновение! – сурово отвечал старый полководец. – Баурши, принеси мой мешок с пайцзами!
– Скажи им, коназ Галиб, – обратился джихангир к стоящему сзади старому толмачу, – Бату-хан прощает храбрых урусутов и дарит им жизнь и свободу. Они настоящие багатуры!
Князь Глеб поморщился, но поспешил исполнить приказание. Бату-хан пристально следил за ним.
Показывая на пленных урусутов, Бату-хан крикнул громко, чтобы воины слышали его:
– Вот как надо любить и защищать свой родной улус!
К Бату-хану подошел летописец, факих Хаджи Рахим, и до земли склонился перед молодым джихангиром:
– Ты великий, ты справедливый! Твоими устами говорил сейчас Священный Воитель, твой мудрый дед. Он учил так поступать…
Баурши направился к урусутам, которые еще не понимали происходившего. Но Бату-хан остановил его. Князь Глеб перевел вопрос джихангира:
– Кто запел песню?
Урусуты переглянулись. В одном порыве три пожилых бородатых воина сделали шаг вперед. Но в тот же миг, оттолкнув их, выбежал молодой воин.
