похожи.
— Пожалуй, — подтвердила Ливи.
Пройдя мимо него в гостиную, она поставила вазу на маленький столик, поправила цветок, полюбовалась.
— Я возьму пальто.
Труднее всего брать интервью у своего же коллеги. Хороший журналист умеет отвечать на вопросы, не выдавая себя интонацией и ограничиваясь «да» и «нет». Оливия Кармайкл была крепким профессионалом. Он тоже.
— Вы не ладите с вашей семьей?
— Я этого не сказала.
Ливи достала из шкафа жакет из лисьего меха.
— В этом не было необходимости.
Торп взял жакет и подал ей. Ее руки легко скользнули в рукава. От нее не пахло духами, чувствовался только легкий аромат соли для ванны и цитрусового шампуня. Ее естественность взволновала его. Он повернул Ливи к себе лицом.
— Почему вы с ними не ладите? Ливи недовольно вздохнула:
— Послушайте, Торп…
— Вы когда-нибудь назовете меня по имени? Она подняла бровь и мгновение выжидала.
— Терренс? Торп усмехнулся:
— Не было случая, чтобы кто-нибудь назвал меня так и остался в живых.
Ливи рассмеялась, и он впервые услышал, как весело она смеется.
— Вы не ответили на мой вопрос, — сказал он и неожиданно взял ее за руку, когда она повернулась к нему.
А я и не собираюсь. Никаких личных вопросов, Торп, будь то для печати или нет.
Я упрямый человек, Ливи.
— Не хвастайтесь. Это вас не украшает.
Он переплел ее пальцы со своими, медленно поднял их соединенные руки и задумчиво стал рассматривать.
— Подходят друг другу, — он улыбнулся странной улыбкой. — Я так и думал.
Это было необычно. Он не пытался ее соблазнять, хотя она почувствовала токи желания; он не бросал ей вызов, хотя в ней пробудился дух сопротивления. Он не делал выводов, которые она могла бы оспорить. Он просто констатировал факт.
— Мы не опоздаем? — подавляя смущение, спросила Ливи.
Он неотрывно смотрел ей в глаза, но у нее появилось странное ощущение, словно его взгляд снимает все покровы. Она могла поклясться, что он видит ее всю как есть, вплоть до серповидной крошечной родинки под левой грудью.
— Торп. — Она явно испугалась. — Не надо.
Она была задета. Он это видел, чувствовал. Задета как-то особенно чувствительно. Он немного удивился, вспомнил о своем намерении не торопиться и, взяв ее за руку, пошел к выходу.
Яркий свет. Музыка. Изысканная обстановка. «Сколько же раз я бывала на приемах, — подумала Ливи. — Что отличало этот прием от сотен других? Политика».
Это был свой особый мир, узкий, замкнутый. Вас назначали или избирали, но вы всегда оставались открытой мишенью для прессы и были вечно уязвимы из-за ее влияния на общество. Удар можно было получить с любой стороны. Главным здесь были личности участников, утверждение имиджа. Ливи знала в этом толк.
Сенатор, потихоньку жевавший паштет, принадлежал к либералам. У него были современная мальчишеская стрижка и открытое, простое лицо. Ливи порылась в памяти — ага, сенатор обладает весьма острым умом и отчаянным честолюбием.
Ливи узнала корреспондента влиятельной вашингтонской газеты. Он непрерывно пил. Кажется, он одолел уже пять порций виски глазом не моргнув, но по-прежнему цеплялся за стакан, как утопающий за спасательный круг. Она узнала симптомы, и в ней шевельнулась жалость. Если он еще не пил с утра натощак, то скоро начнет.
— Каждый реагирует на трудности по-своему, — прокомментировал Торп, заметив, куда направлен ее взгляд.
— Это верно, — сказала Ливи.
Торп предложил ей стакан вина. Она рассеянно взяла его, продолжая разглядывать толпу.
— У меня была подруга, которая работала в газете в Остине. Она говорила, что газеты дают информацию для думающих читателей, а телевидение только показывает картинки.
Торп закурил сигарету.
— И что вы ей ответили?
— Ну что тут скажешь? Реклама везде одинакова. — Ливи улыбнулась, вспомнив свою строгую приятельницу. — Я говорила, что телевидение более непосредственно, она же утверждала, что газеты более аналитичны. Я указывала, что телевидение дает зрителю возможность увидеть событие, она доказывала, что печать позволяет читателю подумать. — Ливи пожала плечами и пригубила холодное сухое вино. — Наверное, мы обе были правы.
— Когда я учился в колледже, то писал для газет.
Торп наблюдал, как Ливи внимательно изучает окружающих. Она все впитывала как губка. Услышав его фразу, она обернулась и с любопытством посмотрела на него.
— Почему же вы переключились на телевидение?
— Мне нравился более быстрый темп, возможность быть прямо на месте событий. Видеть все своими глазами и тут же рассказывать об этом.
Ливи кивнула. Она хорошо его понимала. У Торпа в руке был стакан виски. Ливи заметила, что пьет он мало, но курит непозволительно много. Ливи вспомнила непрерывную цепь сигарет Карла.
— Как вы боретесь со стрессом?
Он усмехнулся и, к ее удивлению, погладил жемчужину в ее серьге.
— Занимаюсь греблей.
— Чем?!
Его прикосновение отвлекло ее на миг, но изумление ее не стало от этого меньше. Нет, он положительно непредсказуем.
— Греблей, — — повторил он, — на лодке, по реке. А когда слишком холодно, играю в гандбол.
— Гребля… — Ливи задумалась. Вот почему у него такие натруженные, мозолистые руки.
— Да, знаете ли. Вперед, Йель! Она улыбнулась.
— Это первая ваша настоящая, щедрая улыбка, — сказал он. — Кажется, я влюбился.
— Это не в вашем твердом характере.
— Да что вы, я настоящая сливочная помадка. Он поднес ее руку к губам. Ливи осторожно отняла ее, чувствуя легкую дрожь в пальцах.
— Вряд ли при таких качествах можно раскрыть незаконное присвоение государственных средств в министерстве внутренних дел.
— Ну, это работа.
Он подошел на шаг ближе, так что они почти касались друг друга.
— Поверьте, что перед вами — жалкий романтик. Меня умиляет свет горящей свечи и до глубины души трогает прелюдия Шопена. Женщина может увлечь меня с помощью огня, пылающего в камине, и бутылки вина.
Ливи поднесла бокал к губам. Наверно, от вина у нее слегка кружилась голова.
— Не сомневаюсь, что это удавалось тысячам.
— Вы же мне сказали, что я хвастун, — усмехнулся Торп. — Кроме того, журналистика оставляет мало свободного времени.
Ливи было нелегко сохранять дистанцию. Она покачала головой и вздохнула.
— Но я не хочу в вас влюбляться, Торп. Действительно, не хочу.
