послы, которые заявили нашим боярам, «городским старцам», что татарский владыка требует, чтобы Киев сдался на их полную милость, и обещает, что татары Киева не тронут и не обидят ни одного жителя, а только наложат на город ежегодную дань.
– Да можно ли татарам верить? – говорил кузнец. – На их уловку мы не пошли и проводили честью. Татары долго ждали, что Днепр замерзнет, а зима была теплая. Постояли они и откатились обратно в степь.
– Друже Григорий, – спросил Андрей, – а ведь ежели в этом году зима будет ранняя и суровая и примчатся сюда немилостивые татары, а Днепр замерзнет, то им легко будет перейти на нашу сторону и в великом множестве обрушиться на Киев. Что вы тогда станете делать?
– Вот об этом и думают и гадают и князь наш, и его бояре, да и все киевляне. А это что за молодец с тобой?
– А это новгородец Вадим. Приплыл со мной от Смоленска на плоту. Хочет учиться в Киево-Печерском монастыре. Объясни, Вадим, как тебя назвать по твоему рукомеслу?
– И постриг монашеский хочешь принять? – спросил кузнец.
– Я учусь образа писать. У нас зовутся такие иконописцы изографами, – сказал Вадим. – Но я не собираюсь постричься в монахи, а только хотел бы поселиться где-нибудь в городе и ходить в иконописную мастерскую для обучения.
– Ежели тебе надо сейчас поселиться где-нибудь, то я тебя провожу к моему другу, соседу-горшене Кондрату. Он живет в верхнем городе, а здесь, на Подоле, ютится его лавчонка совсем неподалеку. Идем к нему.
Кузнец проводил Вадима и Андрея к своему «дружку» Кондрату. Чернобородый приветливый хозяин стоял за прилавком под деревянным навесом; на прилавке были расставлены рядами глиняные миски, горшки и кувшины, расписанные яркими красками; тут же кузнец обратился к хозяину:
– Друже мой, Кондрат, не нужен ли тебе помощник, молодец на все руки? Он сейчас без крова, только что прибыл на плоту из Смоленска. Не сможешь ли ты его приютить в своей хате?
Горшечник, прищурив один глаз, посмотрел на Вадима:
– А что ты умеешь делать?
– Что велишь, то и сделаю! – ответил Вадим.
– Он молодец покладистый и тихий, – сказал Андрей. – А в пути он нам из глины вылепил и медвежонка, и коня, и скомороха с дудкой.
– Повремени здесь маленько, и я тебя провожу к себе домой. А это твой, что ли, пес?
Вадим оглянулся. Возле него стояла лохматая собака, приплывшая с ним на плоту. Она умильно поглядывала, виляя хвостом, точно понимая, что разговор идет о ней.
– Видно, теперь моим стал! – И Вадим погладил собаку по лохматой голове.
– Ну ладно, – сказал горшечник. – Как потерял я хозяйку, тошно мне стало жить одному в хате. Пожалуй, я пущу тебя к себе, все же вдвоем будет и теплее и веселее, а то у меня дома только кот да голуби на крыше. Бобылем живу. А пустолаечку бери с собой.
С этого дня Вадим поселился в хате горшечника Кондрата, а его собачонка жила в будке близ дома и усердно лаяла на всех проходящих.
Вадим отправился в Печерский монастырь, на южной окраине города. Побывал в иконописной мастерской, нашел там нескольких монахов-изографов. Он сговорился приходить к ним, чтобы одолеть любимое живописное искусство.
Рядом с хатой горшечника Кондрата стояла другая хата, отделенная плетнем. Оттуда часто слышались песни и девичий смех. Однажды из-за плетня показались две веселые девушки-подростка. Они заговорили с Вадимом:
– Здравствуй, сосед! Ты будешь тоже таким же молчальником, как твой хозяин? Или ты от рождения немой?
Вадим подошел к ним:
– Здравствуйте и вы! Что вы тут поделываете и почему у вас дымит печь, а вас самих нигде не видно?
– Ты и это заметил? У нас бабушка строгая. Она бублики печет и торгует ими в хлебном ряду на Подоле, а мы ей дома помогаем. Работы у нас много.
– Как же вас звать? – спросил Вадим.
– Меня Софьицей, а сестру – Смиренкой.
Дали они Вадиму пару бубликов и скрылись, крикнув:
– Вот и бабушка идет!
Глава третья
Друг степняков
В низовьях Днепра к его обрывистому берегу со старыми ивами пристала лодка, длинная, прочная, просмоленная, – такую лодку в народе называли «дубом». Гребцы-»дубовики», подобрав весла, выскочили на землю, все дюжие, с засученными выше колен портами, с расстегнутыми на груди рубахами. Волосы острижены в скобку, и на шее гайтан с небольшим деревянным крестиком; лица загорелые до черноты. Гребцы прикрепили канатом лодку к старой иве, вцепившейся мощными корнями в склон берега.
– Русы! – сразу поняли несколько степняков торков [50], стоящие настороже возле густых зарослей камыша, куда в случае беды они могли бы скрыться.
В лодке оставалось несколько купцов-греков. Другие путники были паломники к «святым местам»,
