— Вы в безопасности, — пробормотал Лука. — Мы прошли английскую блокаду.
Из нижней половины ящика вылез жилистый и крепкий молодой человек, морщась от боли в затекших конечностях. У него было выразительное лицо, с правильными чертами, обрамленное черными кудрями, с тонзурой на макушке, которая заблестела от пота в свете фонаря. Но Луку снова поразили его глаза, от которых он не мог оторвать взгляда. Один глаз был небесно-голубой и пронзительный, а другой затягивала белая пелена слепого бельма.
— Когда мы достигнем Шотландии? — Голос мужчины в спертом воздухе трюма прозвучал хрипло, но в нем чувствовалась властность, которая требовала немедленного ответа.
— При попутном ветре — через семь дней, ваше преосвященство.
Все последние дни лета Шотландия оплакивала своих погибших сыновей. В городах и поселениях за Фортом, куда англичане так и не сумели добраться, название Фолкирка стало синонимом скорби и, стоило кому-нибудь упомянуть его, как все — и мужчины, и женщины — шептали молитвы. Но, по мере того, как жаркий август подходил к концу и приближалась осенняя прохлада, скорбь уступила место ожесточению. Скотты носили его в себе, поближе к сердцу, и оно, закаленное в огне страдания и тоски, постепенно превращалось в холодную решимость.
После начала войны и в течение всей английской оккупации многих шотландцев не покидала надежда, что конфликт удастся каким-то образом уладить и их король вернется. Эта вера достигла своего апогея после Стирлинга, когда стало казаться, что под предводительством Уильяма Уоллеса для них нет ничего невозможного. Даже те, кто утверждал, что войну нельзя выиграть на поле боя, вдруг уверовали в то, что Советы и альянсы спасут их. В течение многих лет Англия оставалась их соседом и другом, и ныне живущее поколение забыло старинную вражду, а возведенная римлянами стена, разделявшая два королевства, окончательно превратилась в пережиток прошлого. Но Фолкирк похоронил мирные и дружеские отношения, развивавшиеся более века. На месте осыпавшейся императорской стены скотты возвели новую, твердую и несокрушимую, хотя и невидимую, вставшую непреодолимым барьером на границе.
А когда уцелевшие защитники Шотландии отступили в Лес, чтобы прийти в себя и собраться с силами, король Эдуард повел своих людей обратно в Англию. Победа под Фолкирком досталась ему дорогой ценой, и этой осенью в распахнутые ворота Карлайла, едва переставляя ноги, понуро втягивалась изрядно поредевшая армия. Болезни и голод собрали обильную жатву во время отчаянного броска домой от руин разрушенного до основания Эйра. Король разбил основные силы шотландской армии, но взять всю страну под свой контроль ему не удалось. Королевство оказалось расколотым надвое, земли к югу от Форта остались в руках англичан, и в замках Эдинбурга, Роксбурга, Бервика и Стирлинга стояли английские гарнизоны, но вся территория к северу по-прежнему принадлежала скоттам. Усилив свои гарнизоны и назначив графа Патрика Данбара местоблюстителем и хранителем Южной Шотландии, Эдуард вернулся в свою временную столицу, Йорк, чтобы спланировать следующую кампанию.
На поляне раздавались резкие и громкие голоса. Мужчины потрясали сжатыми кулаками, и лица их раскраснелись от гнева и разочарования. Тела многих покрывали шрамы и незажившие раны, замотанные обрывками тряпок, из ран все еще сочились кровь и гной. На лицах всех без исключения воинов лежала печать безмерной усталости после многих недель, проведенных в скитаниях по вересковым пустошам или лесной чащобе, когда все они жили впроголодь. В самом центре бурлящей толпы стояли сенешаль и епископ Глазго, Уильям Уоллес и Роберт Брюс. Они собрались вместе, чтобы решить будущее своего королевства. Но договориться не удавалось.
— Никто не может отрицать успехов, которых добился сэр Уильям. Ни лорд, ни барон,
Несколько человек заговорили хором.
Громче всех оказался Джеймс Стюарт:
— Никто не собирается оспаривать этого, Ваше преосвященство, но обстоятельства изменились, и мы должны двигаться в новом направлении.
Джон Атолл и Александр Сетон криками поддержали его слова.
Свое мнение выразил и граф Малкольм Леннокс, стоявший в окружении одетых в черное рыцарей.
— После смерти короля Александра у нас было шесть хранителей. Быть может, подобный баланс сил будет разумнее власти одного человека?
— Совет Двенадцати был еще большим компромиссом, — ответил Гилберт де ла Хэй. — Но, в конце концов, они ничего не смогли для нас сделать.
Нейл Кэмпбелл, подобно Хэю, будучи ярым сторонником Уоллеса, поспешил бурно выразить свое согласие.
Роберт взглянул на Уильяма Уоллеса, стоявшего в самом центре бурлящей толпы. Его мускулистые руки, обнаженные до плеч, покрывали шрамы, полученные в битве под Фолкирком. На лице у гиганта тоже змеился длинный алый шрам, оставленный, похоже, скользящим ударом клинка, — он сбегал по щеке от виска до нижней челюсти. Роберту показалось, что молодой вождь выглядит усталым и измученным; причем усталость эта была, скорее, душевной, нежели физической.
— Сейчас не время менять нашего лидера, — проворчал Грей, еще один из командиров Уоллеса. — Нам нужно собрать все силы в один кулак, а не разъединять их. Англичане непременно вернутся, чтобы закончить то, что начали. И мы должны быть готовы устроить им достойную встречу.
— Я предлагаю отправить делегацию к Папской курии, чтобы заручиться поддержкой Рима, — высказался Гартнет Мар. — Эта делегация должна продемонстрировать, что мы по-прежнему управляем своим королевством и что мы едины в борьбе против тирании короля Эдуарда. Полагаю, сенешаль прав. Давайте выберем еще несколько человек, которые встанут рядом с сэром Уильямом. — Он жестом указал на Джеймса и Вишарта. — Быть может, это будут сенешаль и вы, Ваше преосвященство? Вы самые опытные политики среди нас. Его Святейшество должен прислушаться к вашим словам.
Джеймс воздел вверх обе руки, когда со всех сторон раздались одобрительные выкрики.
— Я лично думаю, что пришло время дать дорогу молодым. Нам нужна свежая кровь. — Он оглянулся на Роберта, но, прежде чем он успел добавить еще что-либо, заговорил угрюмый здоровяк с культей на месте правой руки.
— Сэр Уильям пожертвовал всем, чтобы повести нас в бой! Под Фолкирком он потерял кузена и многих дорогих его сердцу людей. А почему? Потому что дворяне сбежали с поля боя и бросили нас умирать! Эти люди не могут говорить от нашего имени!
Его слова были встречены зловещим ропотом одобрения, донесшимся из последних рядов, где собрались, главным образом, солдаты.
— Это вы проиграли войну, а не мы! — продолжал угрюмый здоровяк, приободрившийся при виде столь мощной поддержки. — А теперь вы хотите наказать нас за собственную трусость?
Джеймс Стюарт развернулся к нему:
— Довольно! Мы все потеряли близких и товарищей. — В словах сенешаля сквозила горечь утраты своего брата Джона. — Никто здесь не имеет преимущественного права на скорбь.
Воцарилась настороженная и враждебная тишина, которую нарушил чей-то голос.
— Я уже принял решение.
Присутствующие перенесли все внимание на Уильяма Уоллеса, а те, кто стоял в задних рядах, вытянули шеи, чтобы лучше видеть его.
— Большая часть нашей армии уничтожена. Если бы завтра началась новая военная кампания, мы бы не выстояли против англичан. Нам нужно собраться с силами. — Голубые глаза Уоллеса обежали собравшихся. Он на мгновение задержал взгляд на Роберте. — Сэр Гартнет прав. Пришло время обратиться за помощью к другим, если мы хотим продолжать борьбу. Я слагаю с себя полномочия местоблюстителя и хранителя Шотландии и отправляюсь во Францию. Мы не можем позволить королю Филиппу забыть о нашем альянсе, какие бы пакты он ни заключал с Англией. Из Парижа я поеду в Рим и добьюсь аудиенции у папы, чтобы обратиться к нему с личной просьбой. — Развернувшись, он вышел из круга, и мужчины расступились, чтобы дать ему пройти. На мгновение воцарилась мертвая тишина, которая в следующий миг
