холмов и впадину долины. Но она знала их, уже знала.
— Какая красота… — пробормотала девушка.
Земля приближалась плавно, словно клубы дыма. Теперь Аллине были видны разбивающиеся о берег волны и высоченные глыбы утесов. Вдруг при вспышке молнии на какое-то мгновение она увидела человека — по крайней мере, так ей показалось.
Аллина даже не успела ничего сказать, как они уже качались в прибрежных волнах, и паренек спрыгнул в бурлящую воду, чтобы вытянуть лодку на берег.
— Не знаю, как и благодарить вас, — промокшая до нитки, счастливая, Аллина выбралась на влажный песок. — Вы ведь будете ждать, пока закончится шторм, правда? — спросила она, отыскивая в сумочке кошелек.
— Я буду ждать, пока не придет время возвращаться. Вы найдете дорогу, леди. Сквозь дождь. Тропинка начинается вон там.
— Спасибо, — Аллина вручила лодочнику деньги. Она пойдет в центр для приезжих, переждет дождь, затем найдет Маргарет и понесет наказание. — Если вы пойдете со мной, я угощу вас чаем. Вы сможете обсохнуть.
— Да нет, я привык к сырости. Кое-кто ждет вас, — ответил юноша и вновь забрался в лодку.
— Да, разумеется, — Аллина побежала, но вдруг остановилась. Ведь она даже не узнала, как зовут этого парня. — Извините, но… — когда девушка вернулась, берег был пуст, только волны шумели и бились о скалы.
Испугавшись, что лодочник поплыл в такой шторм, Аллина закричала, а затем побежала вдоль берега, надеясь его найти. Вспышки молний над головой теперь казались зловещими; взбесившийся ветер хлестал ее по щекам.
Пригнувшись и втянув голову в плечи, Аллина быстро пошла вверх по склону к началу тропинки. Она доберется до жилья и расскажет кому-нибудь про этого парня. О чем она только думала, почему не настояла, чтобы он вместе с ней подождал, пока погода наладится?!
Аллина споткнулась и упала. Она ушиблась, тяжело дышала и пыталась восстановить дыхание, а мир вокруг словно взбесился. Повсюду были слышны лишь вой ветра, раскаты грома, сверкали молнии. Она с трудом встала и поспешила вперед.
Аллина вовсе не ощущала страха, и это сбивало ее с толку. Ей следовало бы до смерти перепугаться. Почему же она вместо ужаса чувствовала воодушевление? Откуда взялось это упоительное предвкушение чего-то, сладостная дрожь знания?
Нужно было идти дальше. Что-то (кто-то?) ожидало ее. Если только она сможет продолжить путь.
Тропинка поднималась круто вверх, дождь ослеплял. Где-то по пути девушка потеряла сумку, но даже не заметила этого.
Вдруг при вспышке молнии Аллина увидела круг из камней, возвышающихся над холмами, словно застывшие навеки танцоры. В голове Аллины — или, может быть, в ее сердце — звучала спрятанная в них песня.
Испытывая что-то подобное радости, она бросилась вперед, сжимая в руках амулет.
Песня слышалась все громче, переполняя, захватывая ее всю…
И как только Аллина добежала до камней и шагнула в круг, в центр его ударила молния — ее след в воздухе был ясным и четким, будто огненная стрела. Аллина видела, как к небу столбом поднимается голубое пламя, — все выше и выше, пока оно, казалось, не вонзилось в низко нависшие тучи. Она ощутила жар во всем теле. Сила пламени гулко отзывалась в сердце.
Затем Аллина потеряла сознание.
2
Шторм вызывал беспокойство. Казалось, буря поселилась в нем, клокоча, бурля и выжидая подходящий момент, чтобы выплеснуться наружу. Он не мог работать. Шторм нарушил его покой. Ему не хотелось ни читать, ни бесцельно слоняться, ни просто существовать. А ведь именно для этого он вернулся на остров.
По крайней мере, так Конэл говорил себе. Его семья владела этой землей, обрабатывала и охраняла ее на протяжении многих поколений. Род О'Нилов сеял на острове Долман, орошал его своей кровью и кровью своих врагов с тех самых пор, когда отсчет времени только начинался, с тех самых незапамятных времен, о которых упоминается лишь в старинных песнях. Решение покинуть остров и уехать в Дублин, чтобы учиться и работать там, было бунтом Конэла, его бегством от того, что другие так легко принимали за неизбежное. Он не будет, сказал Конэл своему отцу, пассивной пешкой на шахматной доске собственной судьбы… Он сам станет ее творцом. И, тем не менее, Конэл оказался здесь, в доме, где жили и умирали его предки, где всего несколько месяцев тому назад провел последний день своей жизни его отец. Конэл говорил себе, что это было его собственное решение, однако сегодня за окнами ревел ветер, а в душе, казалось, бушевала та же неистовая сила, его уверенность в этом несколько уменьшилась.
Пес Хью, преданный друг отца в последний год его жизни, беспокойно переходил от окна к окну. Его уши были настороженно подняты, он глухо ворчал — скорее недовольно, чем угрожающе.
Что бы ни случилось, собака чувствовала это, и ее большое серое тело носилось по дому, словно клуб дыма под порывами ветра. Конэл негромко подал команду на кельтском языке — и Хью подошел и спрятал свою большую голову под широкой ладонью Конэла.
Так они и стояли вместе, тревожно глядя на шторм за окном — большой серый пес и высокий широкоплечий мужчина. Конэл ощущал дрожь, пробегавшую по телу собаки. Испуг или предчувствие? Единственное, что приходило Конэлу на ум — там, за окнами среди шторма что-то было.
Что-то ожидало его.
— Черт с ним, давай посмотрим, что это такое.
Пес подскочил к двери, лишь только мужчина заговорил. Конэл был одет в ботинки из грубой кожи, джинсы из еще более грубой ткани и изрядно застиранный черный свитер. Хью подпрыгивал от нетерпения, пока хозяин натягивал снятый с крючка длинный черный плащ.
Как только Конэл распахнул дверь, пес метнулся наружу, прямо в объятия бури.
— Хью! Cuir uait!
Пес остановился, заскользив лапами по мокрой земле, но не бросился к ноге хозяина. Вместо этого он стоял, подняв УШИ, несмотря на бешеный ливень, словно говоря:[[Поторопись!»
Чертыхаясь, Конэл пошел вперед вслед за собакой, указывающей путь.
Его черные волосы, достававшие почти до плеч и отяжелев от дождя, развевались от ветра, открывая резкие черты лица. У Конэла были высокие и продолговатые кельтские скулы, тонкий, почти аристократический нос и красиво очерченный рот, который мог выглядеть жестким, словно гранит, — как сейчас. Глаза были глубокого темно-голубого цвета. Мать говорила, что такие глаза бывают у человека, который много повидал, но все еще ищет новых впечатлений.
Сейчас эти глаза пытались что-то разглядеть, пока Хью взбирался вверх по склону. Из-за шторма этот день был почти таким же темным, как ночь, и Конэл в очередной раз ругал себя за глупость, заставившую его выйти из дому в такую погоду.
На одном из поворотов вьющейся между скал тропинки он потерял Хью из виду. Скорее раздосадованный, чем обеспокоенный, Конэл вновь позвал пса, но в ответ услышал лишь громкий настойчивый лай. «Великолепно, — подумал он. — Теперь, скорее всего, мы оба сорвемся с тропинки и расшибем головы о камни».
Конэл решил возвращаться сам, так как собака знала дорогу домой. Однако он хотел идти вперед — и очень сильно хотел. Неведомая сила влекла его вперед, заставляла продолжать путь, все выше и выше — туда, где бушевал танец камней, а их песня уже слышалась сквозь ветер.
И поскольку где-то в душе, голос которой Конэлу никогда не удавалось заглушить до конца, он верил в это, мужчина повернул к дому. Он придет домой, разожжет камин и будет наслаждаться бокалом виски, сидя у камина, пока шторм не выдохнется.
И тогда послышался вой — дикий, первобытный клич, наводивший на мысли о волках и зловещем лунном свете. Дрожь, пробежавшая по спине Конэла, была столь же первобытной, как и этот клич. Преисполнившись решимости, он вновь двинулся вверх по тропинке, чтобы увидеть, что же заставило Хью подать голос.
