самодержавием, мы считаем, что когда организованные массовые протесты… невозможны, организованный террористический акт может быть дозволен»(132).
Если лидеры Бунда недвусмысленно признавали террористические методы, то бундовские деятели на местах, обычно более радикально настроенные и менее интересующиеся теоретическими вопросами, 'чем партийные генералы, были готовы идти и дальше, вплоть до активного участия в терроризме. Это проявилось особенно ярко после взрыва массовых выступлений в 1905 году, когда в нескольких центрах еврейского радикализма, таких, как Одесса, бундовские боевые действия были более успешны, чем выступления местных эсеров(133). Полицейский источник недаром не усматривает противоречия в описании одного еврейского революционера как одновременно «серьезного бундовца» и «убежденного террориста»(134).
Как и в других революционных группах, месть была одним из главных мотивов политических убийств, совершенных членами Бунда, особенно если речь шла о служащих полиции и коллаборационистах. И во многих случаях члены Бунда, в явном противоречии с традиционным марксистским мышлением, прибегали к актам кровавого возмездия. Так, например, в еврейском местечке Жагоры, где в конце 1905 года вся «власть была в руках бундовцев… революционная власть приговорила к смерти двух провокаторов. Приговор был приведен в исполнение. Предстояла еще казнь старого исправника и других»(135).
Наиболее известный и широко обсуждавшийся в обществе акт мести бундовцев был совершен в Вильно 5(18) мая 1902 года, когда Гирш Лекерт выстрелом из револьвера ранил губернатора Виктора фон Валя, приказавшего высечь двадцать молодых еврейских рабочих после первомайской уличной демонстрации(136). Применение губернатором телесных наказаний вызвало бурю протестов среди членов Бунда, и Центральный комитет партии выпустил прокламацию, клеймящую репрессивные меры властей. Эта прокламация, в полном противоречии официальной позиции партии, недвусмысленно призывала к мести: «Мы не можем думать и говорить спокойно о том, что произошло в Вильно. Из тысяч честных сердец несется один общий крик: месть!.. Мы уверены, что из среды еврейского пролетариата восстанет мститель, который отомстит за надругательство над своими братьями; и если будет пролита человеческая кровь, то вся ответственность за это падет на царя и его диких слуг»(137).
Лекерт отозвался на этот пламенный призыв, а Центральный комитет Бунда восславил его жертвенный поступок: «Честь и слава мстителю, принесшему себя в жертву за своих братьев!» Таким образом, даже Иностранный комитет, обычно придерживавшийся антитеррористической позиции, «в атмосфере, близкой к истерии», заверял: «В таких случаях, как… апрельская расправа в Вильно, револьвер является единственным средством для облегчения первых нестерпимых мук пораженной общественной совести, для того чтобы люди не задохлись от душащего их негодования»(138).
Хотя члены бундовских организаций на местах чаще всего прибегали к терактам в целях мести, наказания и избежания ареста(139), в некоторых случаях политические убийства практиковались ими и для того, чтобы устрашить и затерроризировать своих врагов до состояния полного паралича. Это особенно выявилось во время кризиса 1905–1907 годов, когда в ситуации постоянной борьбы между правительственными силами и силами революции многие радикалы предпочли прямые действия своим теоретическим принципам. Бундовцы не были исключением. Активные члены Бунда на местах (например, в Гомеле) совершали нападения на тех, кого они считали защитниками царского режима, терроризируя «полицию, войска и все благонамеренное русское население»(140).
Но не все жертвы бундовцев были активными противниками революции: в маленьком городе Сувалки полицейский чин был серьезно ранен ударом ножа во время обхода(141); бомбы, брошенные бундовцами, убили несколько казаков в Гомеле, а в другом случае — членов драгунского патруля в городе Борисове(142). Наиболее уязвимые рядовые служащие полиции представляли собой особенно привлекательные мишени для террористов из Бунда(143), и даже бундовские лидеры чувствовали себя обязанными признать, что многочисленные «нападения на солдат… вызывают раздражение армии против революционного движения»(144).
Как и другие социал-демократы, бундовцы прибегали к насилию во время забастовок и в других конфликтных экономических ситуациях: «Это [был] так называемый «экономический террор», осуждавшийся организацией, но все же применявшийся довольно часто»(145).
Например, до совершения им покушения на жизнь фон Валя Лекерт вместе со своими товарищами с помощью физического насилия заставлял штрейкбрехеров покидать рабочие места(146). Бундовцы также следили за тем, чтобы во время забастовок магазины и конторы оставались закрытыми, и приказы полиции о том, что они должны работать как обычно, не имели эффекта, потому что, по словам одного бундовского боевика, «владельцы боялись нас больше, чем полиции»(147). В октябре 1905 года во время рабочих беспорядков в Гомеле и в декабре того же года во время всеобщей забастовки промышленных и торговых предприятий в Ковно члены специальных боевых отрядов Бунда использовали прямое насилие, чтобы остановить всю работу, стреляя при этом в правительственные войска(148). Бундовцы также разрешали с помощью насилия частные конфликты между поддерживавшими революцию рабочими и их работодателями(149).
Бундовцы прибегали к террору и для срыва выборов в Государственную думу. Как и большевики, они не только агитировали за бойкот выборов, но и нападали на избирательные участки и, угрожая оружием, забирали и уничтожали списки избирателей. В своих попытках сорвать мирную парламентскую работу бундовцы часто заходили дальше, чем другие социал-демократы. В Бобруйске, например, они разогнали предвыборный митинг, используя петарды и другие небольшие взрывные устройства и стреляя в воздух из револьверов(150). Подобные взрывы насилия в связи с бундовской официальной политикой активного бойкота Думы происходили столь часто, что уже в январе 1906 года, в самом начале предвыборной кампании, революционные лидеры на страницах своих газет предостерегали членов партии от совершения слишком вызывающих терактов, могущих повести к вооруженным столкновениям(151).
Таким образом, Бунд выбирал в принципе те же мишени, что и другие террористы. Отличалась же его деятельность тем, что партия действовала в основном в еврейских местечках или недалеко от них и почти никогда в столицах, а многие террористические выступления объявлялись частью политики защиты от погромов. С этой целью члены Бунда организовывали так называемые «отряды еврейской самообороны», якобы исключительно для защиты мирного населения в черте оседлости от антиеврейских выступлений (152). На деле же эти отряды часто занимались политическим терроризмом против правительства и его сторонников.
Этому существует достаточно много свидетельств. Так, в синагогах Ростова-на-Дону и Нахичевани часто собирались экстремисты из евреев и христиан, получавшие оружие от местной еврейской общины для формирования отрядов самообороны. На этих собраниях ораторы призывали членов отрядов к «безжалостным насильственным действиям» против местных властей. В результате такой радикальной агитации активисты отрядов самообороны открывали беспорядочную стрельбу на улицах, среди жертв которой, наряду с другими, было несколько детей(153). В дополнение к этому власти получали сведения из различных источников, что революционные лидеры набрали специальную боевую группу из членов отряда самообороны и отдали приказ бросать взрывные устройства в нескольких местных чиновников, включая и губернатора Ростова-на-Дону(154). Лидеры еврейской общины в местечке Амдуре Гродненской губернии обратились к властям с просьбой защитить их от радикалов и указали место, где хранилось оружие отряда самообороны. Еврейские патриархи понимали, что местные активисты были больше заинтересованы в совершении антиправительственных терактов и усилении общей анархии, чем в защите еврейских интересов(155).
Используя тактику устрашения, Бунд сумел настроить против себя не только правительство, но и бедное, в массе аполитичное еврейское население. Прибегая к угрозам и прямому насилию, партия брала на себя роль посредника в экономических спорах рабочих и работодателей и даже в частных конфликтах. Молодые бундовцы также оскорбляли религиозные чувства членов еврейских общин, когда они врывались в синагоги во время праздничных служб и, угрожая оружием, разгоняли молящихся и устраивали в молитвенных домах революционные сходки(156). Когда же вмешивались власти и очищали синагоги от радикалов, лидеры Бунда в своих прокламациях представляли это как преследование евреев правительством за их национальные ценности и традиционный еврейский образ жизни, — не упоминая о том, что революционеры стреляли в полицию прямо изнутри храмов. Так случилось, к примеру, в Минске в октябре 1905 года. В Лепеле в январе 1906 года бундовцы до полусмерти избили пристава и городового,
