развернулся в сторону моря.
Все, все в жизни недоразумение: и то, что она живет здесь, и то, что море глубоко, а горы высоки и до корабля так далеко, что не доплыть, хоть он уже близко. Вода попала в нос, кинжальная боль в легких — и разом она испытала что-то вроде упоительного оргазма; Бекки вскрикнула — и уже окончательно начала тонуть, забилась, завизжала. Она то выныривала, чтобы глотнуть воздуха, то погружалась снова, все безвозвратней…
Над ней звучали чьи-то голоса, резкие приказы.
Потом она ощутила чужие руки на своих плечах — ее тащили за платье, материя рвалась, Бекки опять уходила под воду. Наконец ее вытащили на палубу, перевернули ничком на досках.
— Та самая!..
— Чертова рыбацкая дочка!
Слова доносились так, словно она все еще была под водой. Бекки лежала с единственной мыслью, что совершила нечто страшное.
Ее завернули в принесенные одеяла; она еще сумела сесть, выплевывая воду, но когда ее понесли вниз, в каюту, в голове все окончательно смешалось, и она провалилась в черную пропасть.
…Закутанная в одеяла, Бекки лежала тихо-тихо — так не хотелось открывать глаза! Но все равно скоро придется вставать, растапливать печь, ставить на плиту овсянку для завтрака. Дом слегка покачивался, приятно, будто живой; под самыми свесами крыши плескалась вода… Сон все не кончался и не кончался. Она ворочала головой на подушке, что-то сердито бормотала, потом высвободила руку из-под одеяла и коснулась волос, еще липких от соленой воды. Пальцы убежали обратно под одеяло и обнаружили наготу тела. Спать голой уже само по себе было грехом. Она фыркнула и только уютнее свернулась калачиком: пусть снится, а я сплю и ничего не знаю!
Какими только звуками не наполняла каюту шумящая за бортом вода! И журчанием, и серебристым смехом, и треньканьем, и чмоканьем… Бекки словно что толкнуло, и она поспешно открыла глаза. Проснувшись, она тут же все вспомнила. Девочка в панике вскочила и стукнулась макушкой о потолок каюты, который был всего в двух футах над ней. Еще не совсем придя в себя, она потирала ушибленное место и смотрела на солнечных зайчиков, резвившихся на низком потолке. Каюта находилась в непрестанном движении, — Бекки обратила внимание, что при крене желтый дождевик, висящий на крюке в переборке, отходит под углом от стены. Пропорции каюты казались искаженными — она лежала за шестидюймовым бортиком, который не давал ей скатиться на пол во время качки.
Только теперь Бекки заметила юношу, который стоял у входа и разглядывал ее, слегка придерживаясь за пиллерс. Ясные глаза над густой бородой по-доброму смеялись.
— Ну-ка, одевайся, — сказал он. — Тебя хочет видеть капитан. Выходи на палубу. Чувствуешь себя нормально?
Она уставилась на него очумелыми глазами.
— Да ничего тебе не будет, — успокоил он. — Просто живенько одевайся. Все хорошо.
Тут она поняла, что это не сон и не кошмар, что все происходит наяву.
Выбраться из постели оказалось непросто. Сперва Бекки долго ощупывала и толкала хитро защелкнутый бортик койки, который не желал открываться. Эксперимента ради она попробовала спустить ноги, потом обмоталась одеялом, перевалилась через бортик и с грохом упала на пол, выкатившись из простыни. Для нее была приготовлена одежда: джинсы и старый свитер. Пошатываясь, девочка стала одеваться. Дрожащие пальцы отказывались подчиняться, все валилось из рук, и прошла целая вечность, прежде чем она попала обеими ногами в штанины.
Земли не было видно. Только неясная полоска суши — далеко-далеко за бегущими зелеными волнами. Бекки щурилась, растерянно озираясь. Бородатый юноша снова пришел на помощь.
Капитан сидел неподвижным истуканом — серые глаза на худом лице глядели куда-то вдоль палубы. Над ним надутые ветром огромные паруса; за спиной — сгрудившаяся на корме команда, с любопытством рассматривавшая незваную гостью. Скользнув взглядом по скалящимся лицам, она потупилась, присела на что-то и положила на колени вспотевшие от волнения ладони.
Перед этими людьми Бекки словно онемела. Сидела дурочкой, уставившись на собственные пальцы, которые беспокойно сжимались-разжимались, и всем своим существом чувствовала близость воды и невероятную скорость движения корабля. Разговор не получался. Она выдавливала из себя какие-то фразы, капитан поглядывал на компас, не снимая руки с румпеля, и слушал вполуха. Остальные насмешливо и беззаботно скалились. Она вторглась в их жизнь — им бы на нее сердиться, а они только посмеиваются. Вот так бы и умерла на месте!
Бекки расплакалась.
Кто-то положил ей руку на плечо. Оказывается, она вся дрожала. Принесли плащ и закутали ее. Жесткий воротник врезался в шею. Придется ей плыть с ними, повернуть обратно они не могут, — только это Бекки и поняла из всех разговоров. Но именно об этом-то она и мечтала с Бог знает каких времен… А вот теперь страстно хотела оказаться вновь на распроклятой отцовой кухне или в своей каморке в доме на берегу. На корабле, в мужском обществе, в мире жесткой дисциплины, она лишняя. Их безразличие исторгало у нее обильные слезы; их доброта уязвляла. Бекки взялась было помогать в небольшом камбузе, но и блюда они готовили какие-то не такие — по диковинным рецептам, со сложными приправами… Словом, на Белом Корабле она потерпела поражение.
Бекки ушла подальше от всех, застыла у передней мачты и все глядела и глядела на то, как, взрезая волны, ходит вверх-вниз нос корабля. Жемчужный дождь окатывал палубу, и ее босые ноги стали быстро зябнуть. Стоило солнцу зайти, и все молочно-зеленое море мрачнело, а холодный ветер пробирал до костей даже в дождевике. Жестокий ветер выдувал остатки мечты: оказывалось, что Белый Корабль не игрушка, это грубая махина, которая продирается сквозь волны. На отцовой лодчонке Бекки бесстрашно сражалась в заливе с приливными силами и быстрыми прибрежными течениями. Но тут, посреди океана, она пасовала, ей делалось страшно. Десяток раз ей приходилось сторониться, когда команда по свистку бросалась переставлять паруса. Краем уха она улавливала команды: «К оверштагу товсь!.. Распустить паруса!» Гремели лебедки, управляющие парусами, матросы с топотом носились по палубе, и Белый Корабль менял галсы. Солнце и тени облаков перебегали на другую сторону, окатывало брызгами… Горизонт казался ускользающей вдаль горой, на которую никак не удается взобраться, и Бекки видела море там, где секунду назад еще было небо.
Ей прислали поесть, но она отказалась, упрямо сжав губы. Она чувствовала себя плохо, ее мутило. Отчаянно потянуло обратно к родимому дому, к спокойной бухте, пронзительно захотелось оказаться на твердой почве, где вещи не качаются, не выскальзывают из рук. Но о суше нечего и мечтать — вода, вода, кругом зеленая вода, которая сереет по мере того, как на солнце наползают новые тучи; хлопают и стонут канаты, а в желудке все так и ходит ходуном…
Вечером ей предложили постоять у штурвала. Она отказалась. Белый Корабль был ее мечтой — действительность убивала эту мечту.
В крохотном гальюне нельзя было даже вытянуться в полный рост. Ее вырвало — раз, другой, потом рвало уже только слизью. Вконец одуревшая, Бекки прислонилась к стенке, бессильно опустив голову, отирая рот… Поэтому слова, донесшиеся через тонкую переборку, дошли не сразу, а будто в полусне.
— Надо бы вот что сделать, капитан: накрутить ей несколько фунтов цепи на ноги — и на дно…
Другой, знакомый голос с уэлльским акцентом яростно противился. Тот самый юноша, что помогал ей утром.
— Да чего она выдаст, приятель, чего она знает-то? Бестолковая девчонка, оставьте ее в покое…
— Сворачивайте лог, — сурово приказал капитан.
— Ну что вы, честное слово…
— Сворачивайте лог!
Голова Бекки упала на руки, и она тихо застонала.
Бекки неловко выгнулась и, кое-как перевалившись через бортик, забралась на койку в своей каюте. Под одеялами был сущий рай. Она свернулась калачиком — слишком опустошенная, чтобы переживать из-за того, что одежда пропахла рвотой. Заснула мгновенно, и тут же замелькали красочные сны: лик Христа;
