отклонять от них беды и одновременно удовлетворять требования Рима.
Она посмотрела ему прямо в глаза, покусывая зубами нижнюю губу. Давно он не видел такого взгляда — так сматривала на него ее мать, когда или очень гневалась, или была чем-то сильно огорчена.
— Если мы окажем сопротивление, сэр Джон, — сказала Эленор, — если все мы в открытую восстанем — есть ли надежда на победу?
— Против голубых мундиров? — переспросил он, разводя руками.
— Госпожа, тягаться с ними — все равно что вычерпывать кружкой голубой океан, ибо, насколько я знаю, голубое затопляет пространства земли до самого Китая. Никому не дано побороть океан!
— М-да… — произнесла Эленор, — иногда от вас мало проку…
— Она поправила зеркало и занялась бровями, продолжив усталым голосом: — Право же, вот задача… Дайте мне больную собаку или кошку или даже старый драндулет мастера Гвильямса, у которого опять шалит карбюратор — и я буду знать, что мне делать. У меня от природы способность лечить и ремонтировать даже то, в чем я мало разбираюсь. Но духовное лицо, особенно духовное лицо такого ранга, — бр-р… Его нельзя ни вылечить, ни отремонтировать!.. Возможно, церковники вообразили, что после смерти отца я буду в их руках большей игрушкой, нежели прочие владетельные бароны. Дудки. Тем более, что мы свою позицию заявили, отступать некуда — при поражении мы останемся у разбитого корыта, уж они постараются слупить с меня за непослушание побольше!
Эленор встала, наконец довольная своим внешним видом, но у самой двери остановилась и, запрыгав на одной ноге, поправила стрелку на чулке. Потом взглянула на сенешаля — все та же благородная голова и те же неправильные черты лица, что видела она в детстве, будто годы и не изменили их…
— Сэр Джон, — ласково сказала она, — вы столько повидали на своем веку и так скупы на слова… Скажите, в этом случае мой отец поступил бы так же?
Он по привычке дал ответ не сразу.
— Да, так же. Ибо тут замешано и благосостояние его подданных, и его собственное доброе имя.
— Стало быть, вы пойдете со мной до конца?
— Я служил вашему отцу… Теперь я ваш покорный слуга, миледи…
— Сэр Джон, не отходите далеко от меня…
Она нырнула под низкую притолоку и застучала туфельками по ступенькам лесенки — на встречу с архиепископом.
Его преосвященство был настроен дружественно, чтобы не сказать игриво… покуда не была затронута тема невыплаченного налога.
— Поймите, дитя мое, — строго сказал незваный гость из Лондониума, медленно прохаживаясь по залу, — папа Иоанн, ваш духовный отец и повелитель всего известного нам мира, не тот человек, чьей волей позволительно пренебречь, чье одобрение или осуждение можно с легким сердцем оставить без внимания. Что до меня… — Тут он добродушно развел руками. — Я лишь посланец его и советник. Сказанное между нами особого значения не имеет, но выйдя за эти стены — а долг мой ничего не скрывать от меня пославшего — оно способно причинить вред и вам, и вашим подданным, так как папа Иоанн раздавит вас как букашку. Его воля непререкаема — по всему миру.
Его преосвященство подошел вплотную к Эленор и с сердечными нотками в голосе сказал:
— Вы так молоды, у меня невольно пробуждается отеческое чувство по отношению к вам; будь ваш отец жив, он дал бы вам верный совет. — Архиепископ погладил ее по руке, и Эленор вскинула на него возмущенный взгляд. Поняв его по-своему, он покраснел и разозлился и лишь с трудом сохранил прежний тон. — Словом, соберите эту дань, уж я не знаю как, постарайтесь. Даем вам неделю срока, тогда вы успеете к последнему кораблю во Францию. Но если вы промедлите и погода испортится, если ваше зерно застрянет где-нибудь во второстепенном порту или почему-либо не дойдет, тогда не позже весны на вас обрушится папский гнев. Не забывайте, что по закону половина вашего имущества принадлежит ему. Если вы и владеете этим замком, то единственно благодаря его снисходительности.
— Этот замок мне дан сеньором моим — его королевским величеством, — ледяным тоном возразила Эленор. — Сие известно вам, милорд, не хуже, чем мне. Мой отец преклонял колено, клянясь служить Чарлзу, и по древнему обычаю целовал ему руку. Как только я получу свободу передвижения, я сделаю то же. Ему я подчиняюсь, и никому более…
Воцарилась тишина, в которой было слышно лишь лязганье семафорных крыльев на башне Шеллоу. Казалось, что архиепископ под своей сутаной раздувается от гнева, подобно большой жабе.
— Именно ваш сеньор, — сказал он, едва удерживаясь от крика, — повелел вам отослать это зерно. Таким образом, вы нарушаете волю и папы, и короля!
— Я не могу послать то, что мне не принадлежит, — не теряя терпения, заявила Эленор. — Имеющееся зерно мне должно раздать подданным — к Рождеству в крае будет голод. Желает ли папа Иоанн выморить целый край — единственно для демонстрации своего могущества?
Клирик ожег ее яростным взглядом, но больше ничего не сказал; на том они и расстались, оставив вопрос в подвешенном состоянии.
Развязка наступила лишь вечером, когда для гостей из Лондониума был накрыт ужин в Большом Зале. Дворец повеселел от множества зажженных ламп, слуги с запасом свечей стояли наготове и заменяли в канделябрах уже сгоревшие. Миледи хотела было включить электричество, но в последний момент сенешаль предостерег ее от подобного опрометчивого шага: его преосвященство никогда не согласится вкушать трапезу под столь открытым свидетельством ереси. Поэтому электрические лампочки благоразумно убрали на крышу, а все выключатели скрыли драпировками, не оставив и следа от вольнодумства Эленор. Она воссела на помосте — в кресле, где сиживал ее отец; сенешаль — по правую руку, начальник артиллерии — по левую. Напротив, за нижними столами, сидели клирики из свиты архиепископа и несколько допущенных в крепость офицеров.
Ужин проходил чинно и спокойно, пока его преосвященство сочувственно не затронул в разговоре раннюю смерть матери ее милости. Начальник артиллерии даже подавился и поспешил сделать вид, что просто закашлялся. Ни для кого в замке не было секретом: для хозяйки нет темы болезненнее. От чрезмерного волнения Эленор выпила слишком много вина и потому легко попалась на удочку.
— Да, милорд, есть чему посочувствовать, — сказала она. — Если бы врачу было дозволено помочь моей матери, быть может, она и сейчас была бы жива. Я читала, что некогда вы, римляне, были смелее: сам Цезарь появился на свет благодаря тому, что его матери вскрыли утробу. А нынче вы объявили кесарево сечение богопротивным!..
— Позвольте, миледи!..
— А еще я слышала, — слегка икая от выпитого, продолжала Эленор, — будто есть такие газы, вдыхание которых отключает на время все чувствования тела и мозга, так что не страшна даже жесточайшая боль, а потом просыпаешься как от сна; но папа Павел I решил, что это-де унижает человека, что боль насылается Господом как напоминание о священном долге в сей юдоли слез… А еще, говорят, существуют вещества, которые при распылении уничтожают саму заразу в воздухе… Однако же наши врачи по сию пору не моют рук даже перед операцией! Следует ли из этого, что лучше умереть в святости, нежели жить в ереси?
Его преосвященство от возмущения даже вскочил.
— Да будет вам известно, миледи, ересь живет во множестве форм и в каждом из нас; но вы, похоже, — гнездилище невероятного количества ереси. Если бы не безмерное великодушие папы Иоанна…
— Великодушие? — перебила его Эленор. — Кто смеет говорить об этом прекрасном чувстве? Вы явились с миссией, не имеющей ничего общего с великодушием! Мнится мне, церковь давным-давно позабыла значение этого слова. На месте папы Иоанна я лучше распродала бы дворцовые гобелены, но не стала обирать своих голодающих подданных в другом островном государстве, пусть даже это неграмотные идиоты.
Разумеется, архиепископ не мог снести подобного двойного оскорбления: прямого выпада против его повелителя и Церкви, а также отнесения его персоны к идиотам, по словам Эленор, населяющим Англию. С лицом, налитым кровью, он бухнул кулаками по столу — но именно в этот момент в зал вбежал паж- сигнальщик и с поклоном поднес хозяйке поднос, на котором лежал сложенный лист бумаги. Эленор рассеянно пробежала глазами текст записки, перечитала внимательней и передала ее сенешалю.
