денежные средства.
Однако в глазах американской общественности Советский Союз был союзником и партнером- победителем, в дружбу которого, как и в то, что после войны он вступит на путь демократического развития, многие еще верили, да и Америка ввязалась в военный конфликт, чтобы с корнем уничтожить «немецко-прусский милитаризм». Можно ли было ожидать, что народ США и американский офицерский корпус поймут: сейчас необходимо сотрудничать с бывшими немецкими офицерами, сотрудниками гитлеровской разведки? Ведь у всех были свежи еще впечатления о чудовищных преступлениях нацистов.
Посол Буллитт, ближайшее доверенное лицо Франклина Рузвельта, опубликовал в 1946 году в одной из крупных газет статью, в которой писал: президент умер, сознавая, что выбил клин клином и что Соединенным Штатам в ближайшем будущем придется вновь столкнуться с подобной опасностью. Насколько я помню, Буллитт отмечал, что в демократическом государстве потребуется около пяти лет, чтобы все общество пришло к сознанию этого. И посол не ошибся.
Если первые признаки отрезвления американской общественности появились в начале 1946 года, когда Советский Союз ввел свои войска в Иран, то для того, чтобы у последнего американца открылись глаза на реальное положение вещей, потребовалась война в Корее.
Поэтому было понятно, что в данное время необходимые решения не могут быть приняты не только в самих Соединенных Штатах, но и в американских войсках, находившихся в Европе.
Вот почему меня и еще шестерых бывших сотрудников службы «1-Ц», которых я назвал поименно, перебросили в США. Весселя, как своего заместителя, я оставил в Германии. С ним мы договорились, что он будет ждать результатов моих переговоров в Вашингтоне и не предпримет ничего без моего ведома. Я разрешил ему поддерживать контакты со старыми, представляющими интерес сотрудниками, такими, как Баун.
Почему меня отправили за океан на переговоры? До сих пор точно не знаю, но, по-видимому, американцы хотели свести до минимума опасность разглашения тайны создания новой разведывательной организации. И еще одно соображение: вдали от европейских событий можно было спокойно, с большей эффективностью довести до логического конца все прикидки и снять последние вопросы.
Вот так совершенно неожиданно мне предложили срочно обзавестись штатской одеждой и чемоданом и через три дня вылететь в Соединенные Штаты. И вести себя нужно было так, чтобы в нас не опознали бывших военных. Что касается партикулярного платья, то с ним было не так-то просто. Чтобы экипироваться как полагается, нам пришлось кое-что выменять, а что-то и взять взаймы. Достать чемоданы было еще труднее. Поэтому не обошлось без сумок и рюкзаков. А полковник Стефанус где-то разыскал футляр от скрипки, в который уложил свои скромные пожитки. В общем, наша группа выглядела внешне вполне цивильно, хотя и очень своеобразно. Люди вполне могли предположить, что мы – музыканты или что-то в этом роде.
В начале августа нас посадили в самолет начальника штаба американских вооруженных сил в Европе генерала Беделла Смита. Мы вылетели совсем незаметно, других пассажиров не было. Для всех нас то была первая поездка в Соединенные Штаты. Но мы не испытывали радостного волнения, как это бывает в туристских вояжах. Настроение было не из лучших. Нас сопровождал капитан Хальштедт, ставший нашим ангелом-хранителем. Он старался, чтобы нам было хорошо. В пути произошло небольшое курьезное недоразумение. Когда мы совершили промежуточную посадку на Азорских островах, для встречи ожидавшегося генерала Беделла Смита была выстроена рота почетного караула. Нам пришлось всю стоянку просидеть в самолете, чтобы не навредить легенде: поездку, мол, совершает генерал, а не выходит потому, что устал и отдыхает.
Тридцать шесть часов полета – и мы приземлились в Вашингтоне, где нас встретил капитан Колер, взявший на себя заботу о нас. К нашему разочарованию, Хальштедт попрощался с нами на аэродроме и пожелал нам всего хорошего. Мне он сказал, что попытается встретиться со мною на следующее утро. Капитан Колер приветствовал нас весьма радушно в одном из помещений аэродрома, где нам затем пришлось пройти медицинский контроль. Мы расположились рядком на скамейке, как воробьи на ветке, с градусниками во рту[36]. После этого нас посадили в полицейскую автомашину типа «черный ворон»[37]. В ней не было окон, но, к счастью, работала вентиляция. Естественно, такой прием нас разочаровал. Да и в последующие дни наше настроение не улучшилось: нас никто не принимал, мы ничего не делали и, конечно, нервничали. Пришлось использовать все свое красноречие, чтобы успокоить своих спутников.
Когда мы ехали с аэродрома, я попытался определить конечную цель нашего маршрута по изменению направления движения и времени, затраченному на преодоление отдельных участков. Автомашина остановилась в пункте, расположенном, по моим расчетам, километрах в двадцати южнее Вашингтона. Я предполагал, что это – район Александрии, что позднее подтвердилось. Мы оказались в одном из военных лагерей, который обозначался № 1142. Нас разместили в одном из зданий, где каждый получил вполне прилично обставленную комнату. Однако на внутренней стороне двери не было ручки, так что покинуть комнату было невозможно. Здание, которое мы позднее назвали в шутку «Трумэн-отель», было обнесено проволочным забором с четырьмя вышками по углам, где сидели часовые. Понятно, наше настроение от вида такого дома заключения совсем упало. Капитан Колер пытался несколько приукрасить положение дел, утверждая, что все это сделано из соображений секретности и нашей безопасности, но его старания успеха не имели.
На следующий день меня навестил Хальштедт. Он сказал:
– Мне очень жаль, генерал, что не смогу более заниматься вами. С завтрашнего дня в ваше распоряжение поступит капитан Эриксон.
Хальштедт выглядел несколько расстроенным. К сожалению, он ничего не объяснил – наверное, ему запретили это делать – и оставил нас в полной неизвестности. Капитан Эриксон появился на следующее утро. Мы совершили с ним длительную прогулку, беседуя по различным вопросам и пытаясь составить впечатление друг о друге. Я пришел к выводу, что он – добросердечный человек, заслуживающий доверия, несмотря на некоторое предубеждение к немцам. Но это не исключает возможности сотрудничества с ним. Забегая вперед, скажу, что позднее мы стали друзьями. Эриксон в течение долгих лет оказывал содействие нашей организации и помогал чем только мог молодой германской республике. Впоследствии его энергичная и разносторонняя деятельность была отмечена правительством ФРГ: его наградили «Крестом за заслуги».
Капитан Эриксон дал понять, что нас разместили в лагере в связи с «особыми обстоятельствами» – какими именно, он не объяснил и только попросил не терять мужества: с течением времени ему удастся все урегулировать. Каждое утро Эриксон отвозил нас на службу. Работа наша заключалась в том, что мы беседовали со специалистами службы «Джи-2» военного министерства, отвечали на устные и письменные вопросы о Вооруженных Силах Советского Союза и составляли справки по различным проблемам, связанным с СССР, используя предоставляемые нам материалы. В это время я довел до сведения еще непосвященных сотрудников свои планы создания с помощью американцев немецкой разведслужбы, которая станет заниматься сбором секретной информации о большевистской империи. Некоторые из них отнеслись скептически к моим намерениям. Только хорошее воспитание и доверие ко мне удерживали их от резких высказываний.
Вскоре выяснилось, что наш лагерь был создан специально для содержания особо важных военнопленных. Комендант его оказался чрезвычайно честолюбивым человеком: его очень злило, что мы были выведены из его непосредственного подчинения и числились за службой «Джи-2». Он пытался, используя мелкие придирки и интриги, вывести нас из равновесия и побудить к тому, чтобы мы отказались сотрудничать с армейской разведкой. Тогда бы военное министерство потеряло к нам интерес и мы попали бы к нему в руки. И уж тут-то он отыгрался бы на нас.
Мы на собственном примере убедились, что и в Америке существуют конфликты и конкурентная борьба между разными ведомствами и что от этого страдают конкретные люди, как это случилось с нами. Хорошо, что мы сразу раскусили, в чем тут дело, и реагировали на все происходящее спокойно и с юмором.
Скоро капитан Эриксон добился, чтобы нас разместили получше. Мы получили в свое распоряжение три небольших домика в лесу – вне зоны, обнесенной забором, и могли свободно передвигаться в округе, дав честное слово, что никуда не сбежим. В домиках мы располагались по двое или по трое. Границы
