«союзников», коммунисты уходили, либо изгонялись, когда их претензии начинали превышать их легальные возможности
В числе функций мифа монолита поставка врагов: все те, кто подрывает единство, грозит его нарушить, имеет потенциальную возможность это сделать — объявляются врагами. Одновременно, каждый враг представляется нарушителем единства, врагом монолита. Превращение единства в миф превращает врага в понятие мифическое, иррациональное. Решение разрешить евреям выезд из Советского Союза, принятое в начале 70-х годов, — одна из самых удачных акций советских мифотворцев. В стране, в которой никто не имеет права выехать, группа, обладающая этим правом, становится врагом, посягнувшим на «единство», «монолит», даже если выезд — позднее — станет невозможным, даже если не все захотят выехать. Иррациональность врага объясняет успех «теории заговоров», лежащей в основе советской внешней и внутренней политики. От заговора империалистов, ЦРУ, до всемирного еврейского заговора, до заговора масонов, приобретшего особую популярность в начале 80-х годов в связи с поисками «объяснений» покушения на папу и раскрытием «ложи Джелли» в Италии — все «заговоры» воспринимаются, как атаки на миф монолита-единства, как вызов истине, объясняющей мир и творящей нового человека.
Миф монолита включает миф врага, стремящегося разрушить единство, и оправдывает как единственную возможность — войну против всех, кто угрожает монолиту, мешает превращению планеты в единую, единственно правильную систему. Ожесточенная, непрекращающаяся война неизбежно закончится победой, ибо «коммунизм неизбежен». Эманацией мифологического монолитного Государства являются непогрешимые, всемогущие и всезнающие «органы» — гиперболическая Рука.[18] Самым удачным в литературе воплощением мифологического характера советского государства следует считать роман Эдгара Рис Бэрроуза
Основные мифы советской мифологии представляют собой фундамент тоталитарного государства. Гитлеровская триада — одно государство, один народ, один фюрер — остается советской триадой: одна партия, одно государство, один — советский! — народ.
Мифы представляют собой звенья магического кольца, в котором рождается, живет и умирает советский человек. Мифы утопии, всенародного государства, монолита, неизбежности победы коммунизма, отчуждая, извращая чувства и мысли, минируют выходы из магического кольца: национализм становится инструментом сооружения могучей державы; религия, прежде всего это касается религий с высокой степенью церковной организации, превращается в проводника господствующей идеологии; семья, членом которой стало государство, перестает быть убежищем от коллектива. Лешек Колаковский очень точно подметил, что советское государство борется с религией не потому, что это атеистическое государство, а потому, что это — тоталитарное государство.
Клаус Менерт, один из редких иностранцев, путешествовавших по советской республике в начале 30 -х годов, хорошо знал русский язык. Его свидетельство об атмосфере периода первой пятилетки интересно и тем, что беседуя с русской молодежью, с «элитой страны», как он подчеркивает, немецкий журналист не переставал думать о событиях, происходивших у него на родине. Он не переставал примерять советский эксперимент к возможностям Германии: «в глазах советской молодежи два элемента «социалистический» и «национальный» сливаются воедино…» Восторженный вывод Клауса Менерта выражен элементарно просто: революция «элиминировала небольшой — по сравнению с общей численностью нации — класс, класс-паразит, к тому же в значительной степени дегенерировавший», в результате уже в 1932 г. «понятия «я» и «мое» отброшены в Советском Союзе в пользу «мы» и «наше», «родилась новая концепция мира, в котором вопрос личного счастья и удовлетворения перестал играть роль», в частности «для русской молодежи проблема религии исчезла». Короче говоря: «Генеральная линия стала общепринятой истиной».
Клаус Менерт верил в то, что писал и был убежден, что все в СССР верят так же, как и он. В это самое время Борис Пастернак в письме Андрею Белому ужасался, что «фантасмагории» Достоевского и Белого «превзойдены действительностью», что невозможно понять «что двойник, что подлинник». Но у немецкого журналиста были основания верить, ибо он встречал людей веривших в то, что они сделали, в то, что они делали и собирались сделать.
Смерть Сталина отделяет «эпоху веры» от последовавшего периода разброда, сомнений, диссидентского бурления и возвращения в русло «сложившегося», «зрелого», «развитого» социализма, в русло «социально однородного общества», где утверждена «целостность эталонных взглядов». Но в процессе преодоления сомнений, возникших в результате смерти Отца и Учителя, были утеряны юношеская вера, молодежный энтузиазм, так восхищавший иностранных визитеров в 30-е годы, возродившиеся в годы войны.
Были совершены непоправимые ошибки: в первые дни после смерти Сталина был опровергнут миф о непогрешимости «органов» — освобождены врачи, арестованные по обвинению в создании «еврейского заговора»; в 1956 г. был опровергнут основополагающий миф о непогрешимости Вождя: Хрущев выступил против «культа личности Сталина»; в 1964 г. был осуществлен дворцовый переворот — снят первый секретарь ЦК, нарушитель спокойствия Хрущев. Спокойствие было восстановлено, но вера окончательно исчезла. Арматурой, которая поддерживает мифологическую структуру системы, стал ритуал: обряды политические и обряды бытовые.
Советские ученые-религиоведы установили, что религия включает два основных компонента: религиозное сознание и религиозный культ. Соответственно критериями религиозности признаны: религиозное сознание верующего, которое раскрывается в его религиозных представлениях, а также религиозное поведение, выражающееся в соблюдении обрядов, участии в деятельности религиозных организаций, пропаганде религиозных взглядов. Если заменить слово «религиозный» словом «советский», можно считать формулу отличным определением требований, предъявляемых сегодня советскому человеку. Он может верить в коммунизм — этого никто не запрещает, хотя открытая пропаганда коммунистических взглядов вызовет подозрительность. Требуется от советского человека соблюдение ритуала, или, как выражаются ученые религиоведы, «выполнение определенных религиозных действий». Выполнение обрядов обязательно — независимо от отношения к ним. Как пишет один из лучших знатоков советской системы скульптор Эрнст Неизвестный: «Личные взгляды функционера могут быть самыми оппозиционными, но политического веса это не имеет: это его ночное сознание. Политический вес имеет то, что он говорит с трибуны». Это относится к каждому советскому человеку, ибо каждый является функционером, служит — на том или другом посту — государству.
Ритуал, строгое соблюдение обрядов, держит магическое кольцо, в которое заключен советский человек. Обряды можно разделить на две группы: политические и бытовые. Однако, значение их одинаково, они выполняют одну и ту же функцию. Каждый из обрядов — голосование на собрании, подпись под письмом в газету, осуждающим «врага», аплодисменты в нужном месте, так же как и ширина брюк и длина юбки, какие сегодня носят все — является знаком преданности, верности, неразрывной связи с Государством, Родили, Партией, Коллективом. Обряды создают знаковое поле, выход из которого является политическим преступлением. Неизвестный автор самых знаменитых слов сталинской эпохи — предупреждения конвоя этапу заключенных: шаг вправо, шаг влево считается побегом, конвой стреляет без предупреждения — гениально точно определил функцию советской обрядности.
История диссидентского движения может быть изложена как история попытки разорвать магическое кольцо, нарушив обряд. Советский человек становился — или не становился — диссидентом, отщепенцем, в зависимости от решения: голосовать «за», либо «против», либо просто — воздержаться, подписать письмо осуждения или письмо протеста. Александр Солженицын рассказывает в
