убедил меня в необходимости вызвать вас со старейшинами с Кипра. Мы не желаем, чтобы хоть кто-нибудь в христианском мире имел сомнения относительно чести воинов Христа. Как известно, многие, к сожалению, винят тамплиеров в падении Акры.
После его слов великий магистр помрачнел еще сильнее, рыцари позади него беспокойно зашевелились. Он кивнул Клименту.
— Выдвинуто серьезное обвинение, и оно будет рассмотрено с особой внимательностью. Я поговорю с де Флойраном лично и оценю его свидетельства, а затем встречусь с теми, кто поместил приора в тюрьму, и выслушаю их объяснения.
— Я уверен, скоро все разъяснится. — Страстно стремясь не потерять доверие рыцарей и ободренный решительным ответом Жака, Климент сменил тему. — Другая причина, почему я вас призвал, магистр тамплиеров, это желание услышать о ваших успехах на Востоке. С Кипра давно не поступали вести, и мне почти ничего не ведомо о том, как продвигается Крестовый поход.
Великий магистр слегка расслабился, но выражение его лица оставалось угрюмым.
— Когда мамлюки захватили нашу последнюю базу на острове Руад, Крестовый поход остановился. Мы ждали поддержки Запада, но так и не дождались. Даже из Темпла мы получаем очень мало людей, продовольствия и прочего. Ну, это я улажу, пока буду находиться здесь. Объезжая королевства, я внушал каждому правителю, как важно объединение. Иначе Иерусалим не освободишь. Небольшие группы войска, порознь, без согласия, потерпят поражение.
Климент не смог скрыть разочарования.
— Я надеялся услышать более обнадеживающие новости, поскольку полон решимости помогать вам, магистр тамплиеров.
— Мы рады это слышать, ваше святейшество, — подал голос Жоффруа де Шарне. — Но остаемся по-прежнему уверены в том, что вернуть потерянные территории можно только сообща. Мы рассчитываем на помощь короля Кипра, а также на союз с монгольской империей, но это будет еще не скоро.
Жак тряхнул своей львиной гривой.
— Если Крестовый поход возглавит один из могущественных королей Запада, это сильно вдохновит людей, и тогда, я верю, мы победим. Может быть, король Эдуард? Или король Филипп?
— Увы, король Эдуард в июле умер. Мы получили весть всего несколько дней назад. Королем стал его наследник, принц Уэльский. — Климент поджал губы. — А его, я слышал, больше интересуют застолья и неприглядные фривольности.
Сообщив рыцарям печальную новость, папа откинулся на спинку кресла. Климент был расстроен и огорчен. Он-то думал, Жак там, на Востоке, готовится со своими воинами к решительному штурму крепостей сарацин. Теперь же стало ясно: это будет не скоро, а может быть, вообще никогда. А ведь он мечтал призвать христианский мир к новому Крестовому походу. Всю свою жизнь грезил об этом. Мечтал войти по стопам Бога в ворота золотого города. Неужели этому не суждено сбыться? И никого из христианских королей сейчас на священную войну не подвигнешь. Самый могущественный из них, Филипп, нацелился совсем на другое.
Роуз сидела, завернувшись в свой синий плащ. Большой зал гудел, французская знать пировала. За поставленными между мраморными колоннами огромными столами придворные жадно поглощали яства. Куда бы она ни бросала взгляд, всюду виднелись жующие рты. Один герцог, рыгнув, непристойно пошутил, и дамы вокруг пронзительно засмеялись. Министры и королевские советники жевали с застывшими лицами, епископы в украшенных драгоценностями сутанах пили из кубков вино. Повсюду стояли серебряные блюда с горами еды. В центре каждого стола красовалась жемчужина пира — огромный пирог с куропатками, перепелами, жаворонками и множеством воробьев.
Напротив Роуз лежал разрезанный пирог, и она не могла оторвать глаз от блестящих жиром темных тушек. Ее мутило от запахов розмарина и тимьяна. Сейчас все ее ощущения странно обострились. Ножом отрезали кусок сыра, а ей мерещилось, будто молот бьет по наковальне. Епископ рядом что-то бубнил, а Роуз казалось, словно гремит гром.
— Рози, ты должна поесть.
Она оглянулась. Рядом, улыбаясь добрыми глазами, стояла Бланш.
— Хотя бы немного. — Девушка нагнулась и прошептала с придыханием: — Ты должна думать о ребенке.
Роуз бросила взгляд на свой живот, спрятанный под столом и полами плаща. Думать о ребенке? Да она только о нем и могла думать.
Ее живот сделался тугим как барабан, и она знала — стоит ей встать, все начнут украдкой смотреть на нее. Придворные возьмутся перешептываться, обсуждать шлюху короля и ублюдка, которого она носит. Дамы будут вскидывать закрытые вуалью лица, а вельможи улыбаться и показывать своими липкими пальцами непристойные жесты. Она никогда не чувствовала себя во дворце уютно, но сейчас словно очутилась посреди своры злобных волков.
Однажды, вскоре после прибытия в Париж, Роуз видела, как двое слуг вынесли из конюшни подстилку с новорожденными котятами. Она остановилась, пытаясь рассмотреть милых маленьких слепых существ, шевелящихся на подстилке, а затем у нее перехватило дыхание. Слуги опрокинули котят в бадью с водой. Самое ужасное заключалось в том, что все, кто проходил мимо, этого даже не заметили. Потом Роуз прокралась тайком в конюшню и нашла кошку, которая лежала и жалобно мяукала, оплакивая своих деток. Она просидела с кошкой, наверное, целый час, бормоча слова утешения и гладя ее, пока та не заснула.
«А если ночью придут слуги Филиппа, заберут мое дитя и утопят, этого тоже никто не заметит?»
Перед Роуз возник образ отца. Обычно он являлся к ней в виде призрака, плохо различимого, будто в тумане. Теперь его лицо вставало перед ней пугающе отчетливо. Как жестоко обошлась с ним судьба! Она была уверена — отца убили по приказу Филиппа в тот вечер в мае. Спрашивала об этом короля, но тот отвечал, что отец сбежал, и обвинял в этом ее. Но Роуз знала: Филипп лжет, и Уилл Кемпбелл мертв. Ее даже не восхищало неистовое шевеление младенца в утробе. Она воспринимала его как наказание за свое предательство и мучилась, не зная, как искупить грех.
Роуз перевела взгляд на стол Филиппа. Король сидел на возвышении в дальнем конце Большого зала в окружении братьев и сыновей. Они все теперь выросли и стали красивыми юношами. Место напротив короля занимала его любимая Изабелла. Принцессе только исполнилось двенадцать, и ее тут же помолвили с новым королем Англии Эдуардом II. Свадьбу решили устроить в начале следующего года. По условиям соглашения Гаскония оставалась в руках англичан, но Филиппа это устраивало. После помолвки дочери он почти с ней не расставался, словно цепляясь за последние драгоценные мгновения ее уходящего детства. По одну сторону от короля сидел его исповедник, серолицый аскет Гийом Парижский, по другую — Ногаре.
Первый министр что-то сказал. Филипп кивнул и поднялся, небрежно откинув расшитую лилиями мантию. Паж ринулся отодвигать трон. Менестрели прекратили игру, все придворные за столами встали. Не глядя ни на кого, Филипп направился к резной двери, ведущей в королевские апартаменты. Ногаре семенил рядом, едва поспевая. Затем все уселись, и менестрели снова заиграли. Роуз продолжала стоять. Почувствовав в своей руке ладонь Бланш, она слегка ее сжала и поспешно двинулась через зал, глядя перед собой, не замечая устремленных на нее глаз.
С облегчением вдохнув свежий прохладный воздух, она быстро миновала галерею. В темном дворе по лужам стучали капли дождя. Он лил уже три дня подряд, без перерыва, и кругом было слякотно. Сена разбухла, угрожая вот-вот выйти из берегов.
У королевских покоев Роуз остановилась перевести дух и собраться с мыслями. Решимость, овладевшая ею в зале, исчезла. Она боялась. Последние несколько месяцев Филипп был с ней холоден и груб, и она уже не знала, как себя вести. Роуз не покидала надежда, что король отправит ее с Бланш в замок Винсеннес, где она родит и будет жить с ребенком вдалеке от дворцовых интриг и душегуба Ногаре.
За дверью можно было различить голоса.
— Климент сделал то, что ему было сказано? — спросил Филипп.
— Королевские чиновники уже должны отбыть в Пуатье.
