человек. Два-три месяца назад он топнул бы своими огромными копытами, бил бы о кусты своими колоссальными рогами и помчался бы вперед, чтобы покарать тех, кто вторгался в его владения. Теперь же он только понюхал морозный воздух, с неудовольствием фыркнул, опустил свои огромные уши и быстро, но с достоинством, отступил на отдаленные дорожки своего лабиринта.
Это и предвидел дядя Адам. План его заключался в том, чтобы, заставив стадо выйти из лабиринта тропинок, по которым животные могли быстро двигаться, загнать их в глубокий рыхлый снег, который через каких-нибудь полмили их утомит. Расставив своих людей на большом пространстве так, что они заперли беглецам все пути к отступлению, он сам бегом пустился в погоню. Он хохотал, он выл, чтобы этими необычайными звуками заставить трепетать от страха сердца лосей. Знакомый со всеми тайнами леса, дядя Адам знал, что смех человеческий — самый страшный звук для диких зверей, так как он им кажется необъяснимым и праздным.
В другое время гигант-самец от этих шумных воплей просто впал бы в бешенство и принял бы их за вызов. Но теперь он бежал в самый дальний угол своего лабиринта. Отсюда было только два пути, но с обоих несся шум прямо на него. Поверх снежных бугров он внимательно взглянул на глубокие кедровые болота долины, где он предполагал обмануть всех своих преследователей. Снег был ему по самую грудь. Он был так глубок, что детей его покрыло бы с головой, никто из всего стада, кроме него самого, не отважился бы пройти эту толщу снега. Мужество вернулось к нему, но без осеннего воинственного задора. Прежде всего он позаботился о стаде. Собрав его, он повернулся, чтобы лицом к лицу встретить своих преследователей, с криками бежавших через лес прямо на него.
Когда дядя Адам, приблизившись на двадцать пять — тридцать шагов к сбившемуся в кучу стаду, увидел, что Властитель намерен поддержать свою репутацию и скорее вступит в бой, чем даст загнать себя в глубокий снег, он повел наступление с большой осторожностью. Уже защитник стада злобно топал своими огромными, щелкающими копытами, и огонь, загоревшийся в его глазах, говорил, что он ежеминутно может начать нападение. И дядя Адам остановился.
Лось, однако, не бросился в атаку, так как внимание его было отвлечено странными поступками людей, которые, перестав кричать, начали рубить деревья. Он с любопытством смотрел, как, быстро мелькнув в воздухе, топор бешеным ударом обрушивался на огромные стволы деревьев, как белые щепки далеко разлетались во все стороны. Все стадо, отчасти с любопытством, отчасти со страхом, широко раскрытыми глазами наблюдало за действиями людей. Вдруг одно из деревьев, поплыв в воздухе под холодным голубым небом, с треском рухнуло и загородило одну из тропинок, годных для бегства. Самки и молодые лоси в безумном ужасе отскочили прямо в снег. Только Властитель, широко раскрыв глаза от изумления, остался на месте и злобно фыркнул.
Еще минута — и второе дерево, ветвистое и толстое, упало поперек второй тропинки. Еще два последовали за ними, и теперь стаду были перерезаны все пути к отступлению. Гигант-самец, обладающий колоссальной силой и длинными ногами, конечно, мог бы проложить себе путь через эту преграду, но другие, чтобы добраться до безопасного лабиринта «зимнего двора», должны были сделать обход через глубокий снег, в котором они тонули.
Хотя лось теперь был загнан в тупик, дядя Адам не знал, что делать дальше. В нерешительности он срубил еще несколько деревьев, и одно из них упало так близко от лосей, что стадо вынуждено было потесниться назад, чтобы избежать удара падающей верхушки. Это показалось Властителю уже слишком дерзким. Никогда еще никто не заставлял его отступать. Стадо в ужасе бросилось прочь и уже через дюжину шагов безнадежно увязло в снегу. А лось-гигант закричал от ярости и бросился на своих мучителей.
Хотя снег доходил ему по самую грудь, сила и быстрота его были так велики, что поселенцы остолбенели от изумления, а дядя Адам, который стоял впереди всех, едва не погиб. Но, несмотря на свой великанский рост, дядя Адам повернулся и отскочил в сторону с ловкостью дикой кошки. Задержи его лыжи хоть на один миг, он пал бы под ударом и был бы растоптан, превращен в кисель. Видя, что дяде Адаму угрожает опасность, поселенцы взяли ружья на прицел. Но как ни был дядя Адам озабочен в эту минуту, и все же на бегу одним глазом уловил это движение и сердито приказал им не стрелять. Он знал, что делал, и был уверен в самом себе, хотя враг, фыркая, уже настигал его.
Животное оказалось способным сохранить этот невероятно быстрый бег лишь на расстоянии тридцати или сорока шагов. Неумолимая сила снега начинала сказываться даже и на его могучих сухожилиях, и быстрота его бега уменьшилась. Но ярость его, по-видимому, не остывала. Тогда дядя Адам, приноравливаясь к нему, тоже замедлил свои шаги, чтобы лось не бросил преследования. И погоня продолжалась. Но уже она становилась все медленнее и медленнее. Наконец оба остановились: дядя Адам всего футов на шесть впереди и гигант-лось, все еще ослепленный безумной яростью, но слишком изнеможенный, чтобы сделать хотя бы шаг вперед. Тогда дядя Адам тихо засмеялся и потребовал веревок. Лось брыкался бешено, толкал людей и дико фыркал. Но поселенцы были люди искусные и терпеливые, и Властитель Старого Согамаука был побежден. Скоро он лежал на боку, крепко связанный и беспомощный, как дитя индейца в своей переносной березовой люльке. Ничего не оставалось от его былой власти. Он мог только вызывающе фыркать. Но люди, взявшие его в плен, не отвечали на этот вызов. Связанного гиганта-лося доставили в поселок на больших дровяных санях, тащили эти сани те терпеливые лошади, которых он так презирал.
III
После такого унижения лось в течение долгого времени вел себя смирно и словно застыл в своем мрачном отчаянии. Жизнь стала для него рядом оглушительных толчков и шумных перемен. Его сажали в какие-то ящики-темницы, которые вдруг поднимали страшный шум и с громом и треском мчались куда-то в пространство. Сквозь трещины ящика он видел деревья, поля и холмы, мелькавшие мимо в каком-то безумном бегстве. Потом его выводили из ящика, и люди толпою глазели на него до тех пор, пока черная грива у него на шее не начинала подниматься от злобы, похожей на прежнюю. Тогда кто-то разгонял толпу, и он снова впадал в отупение. Он не знал, что он больше ненавидел: шумящие ли ящики, или мчавшиеся мимо леса, или глазеющие толпы. Наконец он попал в какое-то шумное место, где не было деревьев, а только какие-то огромные обнаженные скалы. То красные, то серые, то желтые или коричневые, они были полны пещер, из которых целыми роями выходили люди. Эти ужасные скалы тянулись бесконечными рядами, и, миновав их, он попал наконец в обширную равнину, поросшую редкими деревьями. Там негде было уединиться, не было густых, тенистых кустов, под которыми можно было бы лечь и укрыться, но долина была зеленая, обширная и довольно тихая. Когда его освободили от пут и пустили туда, он почти обрадовался. Он поднял голову, и тень былой надменности появилась в его взгляде. Расширив ноздри, он пил вольный воздух до тех пор, пока обширные легкие его не задрожали от прилива почти утраченной жизненной силы.
Зоологический сад он назвал бы пустыней, если бы умел думать на человеческом языке. Его новое пастбище скорее подходило жителю тундры — карибу, чем кочевнику глубоких лесов, вроде него. Люди, освободив его от пут, стояли и с любопытством наблюдали за ним. В течение нескольких минут он совсем о них забыл. Потом он взглянул на них, и в крови его медленно загорелся жар. Медленно, правда, но к нему возвращалась прежняя мощь. Странно изменились его глаза, и гордый, бесстрастный блеск сверкнул в их глубине. Грива его встала дыбом.
— Пора нам уйти отсюда. Этот молодец, по-видимому, начинает припоминать, что ему следует еще свести кое-какие счеты, — спокойно сказал директор главному сторожу и его помощникам.
И они пошли обратно, поглядывая на большие ворота, которые стояли полуоткрытыми, чтобы выпустить их из сада. Как раз в тот миг, когда они подошли к воротам, в сердце пленника вновь вспыхнула былая злоба. Но теперь злоба его стала раз в семь горячее, чем раньше, от тех унижений, которым он подвергся. Он заревел так хрипло и громко, как никогда еще никто не ревел в этой загородке, и бросился на своих тюремщиков. Но они проворно скользнули в ворота и заперли их железным засовом.
И вовремя: через мгновение лось со всего размаха всем своим огромным туловищем наскочил на решетку.
