вдруг понял, что хочу ее.
На поле боя я в основном занимался сексом с Сальей, но в последние дни стало не до этого: началась катаракта, навалилась общая усталость от бесконечных сражений.
— Много ты теперь получаешь любовных предложений? — спросил я.
Она фыркнула:
— Не так чтобы очень.
— Я бы хотел заняться с тобой сексом, как только выздоровею.
Она мыла руки специальным медицинским раствором с содой в углу нашей маленькой кабинки.
— Некоторые твои раны никогда не заживут, — проговорила она — Рак не только на поверхности кожи, он пошел глубже во внутренние органы.
Я некоторое время молчал, переваривая информацию.
— По крайней мере я успел пожить.
Она вернулась обратно и опять наклонилась над койкой, пропустив мои слова мимо ушей.
— Твой случай не единственный, почти все мы умираем от одной и той же болезни. Может быть, это тебя хоть немного утешит.
— Большинство сенарцев тоже окажется в могилах, — заметил я.
Она кивнула:
— Да, таков наш мир. И все же мы живем, хоть и недолго. Рожаем детей. Может, в этом и состоит цель существования человечества.
Я моргнул глазами — медленно: швы уже практически зажили. Я мог чувствовать только небольшие выпуклости на роговице.
— По крайней мере некоторые последствия радиации можно компенсировать, — добавил я, снова моргая. — Однако очень неприятно осознавать, что мои противохлорные линзы не защитили глаза от катаракты.
— А они и не предназначены для этого, — возразила Зорис. — Я думаю, против радиации никакие линзы не действуют. Они только предохраняют от попадания в глаза хлора.
— Мне опять придется носить линзы снаружи? — поинтересовался я.
— Ну конечно. Твои глаза остались прежними, их все так же раздражает хлор.
Я снова улегся, собираясь вздремнуть, но она легонько шлепнула меня по груди.
— Ты не можешь спать здесь, Петя, — объявила женщина. — Если ты устал, можешь найти себе местечко на полу в соседней пещере. А здесь я сейчас буду оперировать другого пациента.
Ухмыльнувшись, я встал и попробовал ее поцеловать, но она оказалась сильнее только что прооперированного больного мужчины.
— И все же, — заметил я, натягивая одежду, — приятно увидеть тебя снова.
— Я рада, что тебя не убили, — отозвалась Зорис. Но на ее лице не появилось и тени улыбки.
— Помнишь, что говорил твой Лукреций? — спросил я. — Постоянно летящая пыль. Я думаю об этом время от времени. Хорошее объяснение устройства вселенной. Может, он что-нибудь и про войну писал, твой Лукреций?
Но Зорис не так-то легко заговорить зубы.
— У меня не так много времени остается на чтение в последние дни, — ответила она отрывисто.
Потом, когда я уже собирался уходить, она добавила низким голосом:
— О тебе ходили разные слухи.
И дальше продолжила после короткой паузы:
— Ты называешь людей, рядом с которыми сражаешься, своими.
Я не нашелся, что ответить на это.
— Многие утверждают, что ты и раньше был ригидистом и поклонником иерархической системы. Что вел себя подобным образом даже во время путешествия. Что ты спишь и видишь, как взбираешься на самую верхушку иерархической лестницы и забираешь власть в свои руки. Что ты приказываешь людям во время боевых действий, как будто они — рабы, как будто они принадлежат тебе.
Я медленно вдохнул.
— Война, — наконец смог выговорить я, — это странная призма, которая все искажает, как я думаю. Я говорю на войне такие вещи, от которых меня тошнит в мирное время. Я ведь никогда не был ригидистом.
— О да, конечно, — поспешно сказала Зорис, — никто и не сомневается в этом. Естественно, пока идет война, тебя будут превозносить до небес. Никто не знает более эффективного способа вести войну.
— Но, — поднажал я, — ты никогда не займешься со мной сексом?
— Нет, — просто ответила она, а потом занялась какими-то своими делами и скрылась из моего поля зрения.
Я ушел и проспал несколько часов. Но позднее в тот же день осознал, что Зорис говорила правду.
Многие люди презирали меня, некоторые даже плевали в лицо или кидались с кулаками. Однако примерно столько же народу собиралось вокруг меня, они отдавали мне свою еду. Порции служили деньгами, потому что пищи было очень немного; они «покупали» право говорить со мной, но я настолько оголодал, что даже не замечал это извращенное отношение ко мне. И все эти люди почитали меня чем-то вроде талисмана, который гарантировал им победу над Сенаром.
Я как бы превратился в бога. Военного идола.
Эти размышления вызывали отвращение, нагоняли депрессию. Или может быть, я просто так своеобразно реагировал на операцию или на прогрессирующую внутри меня болезнь.
Мне внезапно пришло в голову, что я настолько всесторонне приготовился умереть, что даже испытывал наслаждение во время битвы, в моем разуме царила чистота. И в то же время с болью, сравнимой с переломом кости, я понял, что теперь существование в обществе людей осквернило эту чистоту.
Я провел вечер в разговорах с группой примерно из тридцати человек, большая часть которых приходилась мне близкими друзьями, а с остальными я хотел бы завести хотя бы приятельские отношения в будущем. И так мое желание умирать уменьшилось, а чистота разума приобрела серый цвет. Той ночью я спал на кровати, вырубленной в скале, наподобие матраса, наполненного мягким пластиком. Любовным утехам со мной предавалась какая-то женщина — немного постарше ребенка. Но на этот раз половой акт не предвещал освобождения духа от тела, не освещал прелюдию к битве: как раз наоборот, он привязал меня к этому миру, к дальнейшей жизни.
Тремя днями позже я повел мою (итак, притяжательное местоимение) группу партизан убивать сенарцев на территории бывшего Алса, но сделал это с нараставшим чувством раздражения от необходимости идти в атаку.
И все же пришлось снова убивать.
6
ДАР
БАРЛЕЙ
Это продолжалось двадцать шесть месяцев. Неужели так долго? Да нет же, наверняка меньше. Я все эти годы жил в командном бункере, провел там гораздо больше времени, чем в любом другом месте. Но наша война принесла Сенару славу, Бог и свобода победили. Сомневавшиеся были, как всегда, но такие люди никогда не остаются долго при своем мнении.
Наша нация — самая сильная и гордая из всех. Нас выбрал Господь, чтобы через наши руки придать форму новому миру. Но война ужасна, мы все пострадали от нее.
Да, пострадали все — от самых бедных до самых богатых и знаменитых. Все мы молились, чтобы хватило силы выстоять, у всех возникал страшный вопрос: а стоила ли овчинка выделки? Не много ли жизней отважных мужчин положили мы на этой пусть славной, но все же кровавой войне?
Однако война была неизбежна и необходима. Никто не сомневался. Я смотрю сейчас на соль — соль,
