–
Мы опять засмеялись, а Прабакер стал шлепать себя по ляжкам и ухать столь громогласно, что окружающие уставились на него в полном изумлении. Мы с Дидье тоже недоуменно посмотрели на него. Он отвечал нам проказливой улыбкой, но при этом стрелял глазами куда-то влево. Взглянув в том же направлении, я увидел Парвати, готовившую еду на кухне. Ее толстая черная коса была канатом, по которому мужчина мог взобраться на небеса. Ее маленькая фигурка – Парвати была крошечной, даже ниже Прабакера – была его желанной целью. Ее глаза, обращенные на нас, полыхали черным огнем.
Но над головой Парвати полыхали глаза Нандиты, ее матери. Это была женщина внушительного вида, раза в три превосходившая своими габаритами каждую из двух дочерей. В ее гневном взгляде причудливо сочетались желание содрать с нас побольше и презрение к мужскому полу. Я улыбнулся ей и покачал головой. Ее ответная улыбка напоминала злобный оскал воинов народности маори, который они демонстрируют врагам для их устрашения.
– Последним подвигом Викрама, – продолжал Дидье, – было укрощение лошади, взятой напрокат на пляже Чаупатти, и исполнение верхом на ней серенады под окном Летиции на Марин-драйв.
– Это принесло ему успех?
– Увы,
–
– Именно! – тут же согласился Дидье. – Гнилье и
Я сделал каменное лицо, но в голове у меня заворочались ревнивые мысли о красавчике Маурицио, опьяненном успехом. Опять пошел дождь, и в окно было видно, как люди спасаются от него и перепрыгивают через лужи, задрав штаны и сари.
– Не далее как вчера, – сказал Дидье, осторожно переливая чай из чашки на блюдце, как делали все в трущобах, – Модена прибыл в «Леопольд» в собственной машине с шофером, а Маурицио щеголял «Ролексом» за десять тысяч долларов. Однако… – он замолчал, отпивая чай с блюдечка.
– Что «однако»? – нетерпеливо спросил я.
– Однако в их сделках слишком много риска. Маурицио часто ведет себя в делах… непорядочно. Если он наступит на мозоль людям, которых лучше не трогать, это может плохо кончиться.
– А ты сам? – сменил я тему разговора, боясь выдать свое злорадство по поводу угрозы, нависшей над Маурицио. – Разве ты не заигрываешь с опасностью? Я слышал, твой новый… знакомый – сущая марионетка. Летти говорит также, что у него взрывной характер, и вывести его из себя ничего не стоит.
– Да нет, – отмахнулся Дидье. – Он не опасен. Но на нервы он действует, а это гораздо хуже,
Прабакер сходил к прилавку купить три сигареты «биди» и, держа все три в одной руке, поджег их одной спичкой. Отдав нам с Дидье по штуке, он сел на свое место, пуская дым с довольным видом.
– Еще одна новость: Кавита сменила работу, перешла в «Нундей». Пишет теперь для газеты большие тематические статьи, а от этого, говорят, недалеко и до поста редактора отдела. На это место было много кандидатов, но победила Кавита, и она на седьмом небе.
– Мне нравится Кавита, – бросил я импульсивно.
– А знаешь, – протянул Дидье, глядя на тлеющий кончик своей «биди», и посмотрел на меня, искренне удивляясь собственным словам, – и мне тоже.
Мы снова рассмеялись, и я намеренно толкнул Прабакера в бок. Парвати наблюдала за нами тлеющим уголком глаза.
– Послушай, – спросил я, – тебе что-нибудь говорит это имя?
Я вытащил из кармана рубашки белую с золотом визитную карточку и протянул ее Дидье. На мысль о Хасане Обикве меня натолкнуло упоминание нового «Ролекса» Маурицио.
– Ну еще бы! – отзвался Дидье. – Этот Борсалино известен очень широко. Его называют Похитителем трупов.
– Полезное знакомство, – заметил я, криво усмехнувшись.
Прабакер опять зашелся смехом, но на этот раз я положил руку ему на плечо, чтобы успокоить его.
– Говорят, когда Хасан Обиква похищает чье-нибудь тело, его даже сам черт не сыщет. Никто больше никогда его не видит.
– Ну, я тут случайно повстречался с ним, – ответил я, пряча карточку в карман.
– Будь осторожен, дружище, – бросил Дидье, явно задетый тем, что я не захотел посвятить его в детали моего знакомства с Хасаном. – В своем гетто этот Обиква настоящий король, черный король. А ты ведь знаешь старую поговорку: «Если король враг – это плохо, если друг – еще хуже, а уж если родственник – пиши пропало».
В это время к нам подошла группа молодых рабочих со стройки. Почти все они жили в поселке строительной компании и все без исключения приходили ко мне в клинику в течение последнего года залечивать раны, полученные на работе. Это был день получки, и они находились в приподнятом настроении, какое возникает у молодого трудяги, располагающего пачкой денег. Они по очереди поздоровались со мной за руку и заказали нам троим еще по чашке чая с пирожными. После общения с ними на лице у меня появилась такая же довольная улыбка, как у них.
– Эта работа на благо обществу, похоже, очень тебе подходит, – заметил Дидье с лукавой улыбкой. – Ты полон жизни и выглядишь просто замечательно – если не обращать внимания на синяки и царапины. Я думаю, Лин, в глубине души ты очень большая бяка. Только вконец испорченная личность может так расцвести от общественно полезного труда. Хорошего человека такая работа измочалила бы и повергла бы в уныние.
– Ну, значит, так и есть, Дидье, – сказал я, по-прежнему улыбаясь. – Карла говорила, что когда ты видишь что-то плохое в людях, то обычно бываешь прав.
– Ты мне льстишь, дружище. Так и возгордиться недолго.
Неожиданно прямо за стенкой чайной загрохотали барабаны. За ними визгливо вступили флейты и трубы. Музыка, как и музыканты, были мне хорошо знакомы. Это была одна из бравурных популярных мелодий, регулярно исполнявшихся нашим оркестром во время праздников и торжеств. Мы все вышли на открытую террасу чайной. Прабакер забрался на скамейку, чтобы смотреть поверх голов столпившихся людей.
– Что это за парад? – спросил Дидье, кивнув на толпу, шестовавшую мимо чайной.
– Это Джозеф! воскликнул Прабакер. – Джозеф и Мария. Смотрите, вон они идут!
Действительно, к нам приближались медленным торжественным шагом Джозеф и Мария в окружении родственников и друзей. Перед ними буйствовала целая орава ребятишек, танцующих с необузданным, чуть ли не истеричным воодушевлением. Некоторые из них имитировали движения кинозвезд в танцевальных сценах их любимых фильмов, другие отчебучивали танцы собственного изобретения или совершали акробатические прыжки.
Слушая оркестр, глядя на детей и думая о Тарике, по которому я успел соскучиться, я вспомнил случай, произошедший со мной в тюрьме, в замкнутом мире, существующем отдельно от большого. Меня перевели из одной камеры в другую, что было в порядке вещей, и я обнаружил на новом месте крошечного
