Громко зазвонил телефон. Варшавский поднялся из кресла и взял трубку.
– Профессор Варшавский на проводе.
– Это Дроздов, – раздалось в трубке. – Мне сообщили, что вы хотели со мной связаться. Что-то важное?
– Да-да! – воскликнул профессор, изображая воодушевление. – Э-э… Максим Георгиевич, кажется? У меня тут появились новые сведения по тексту Тихонова. Думаю, вам это будет интересно.
– Сомневаюсь! – усмехнулся Дроздов. – Указанное у Тихонова явление уже закончилось.
– Но вы ведь хотели получить реципиента?
Несколько секунд Дроздов молчал.
– И что? – наконец раздалось в трубке.
– Думаю, что это гораздо более возможно, чем я предполагал вначале.
– Погодите! – сказал Дроздов. – Не по телефону. Примерно через час я подъеду. Если вы не против.
– Нет, конечно же, я не против. Я же сам вас искал.
– Выезжаю!
Повесив трубку, профессор вернулся в кресло.
– Ну вот, – сказал он. – Приятное ощущение ожидания приключений.
Он потер покрасневшие щеки.
– А мне страшно, – негромко сказала Варя.
– И что? – сощурился профессор. – Я ведь могу запросто все отменить. А ты завтра утром пойдешь на фабрику. Павку, скорее всего, убьют, тебя, чтобы не болтала, упекут в лагеря. Знаешь, что такое женский лагерь?
– Это тоже страшно.
– Остается лишь выбрать. Знаешь, как это ни странно, подавляющее большинство людей в твоей ситуации выбирают лагеря и даже расстрел. Здоровенные мужики сдаются в руки двух комиссаров, которые уводят их, как быков на бойню. Страх выпасть из системы для них хуже страха смерти. А вот у меня нет. Причем дело тут как раз не в смерти. Я не настолько боюсь вступить в противодействие с системой, как потерять свободу. Когда мои однокашники делили кресла в академии, я сам напросился работать в Среднюю Азию. И нисколько не жалею об этом. Там я был хозяином сам себе, да и здесь я оставил за собой это право. А однокашники… Кто в лагерях, кто расстрелян, а остальные пресмыкаются перед властью за автомобиль с шофером.
– Но невозможно ведь все сразу! – возразила Варя. – Нельзя и честным человеком остаться, и уйти из- под власти системы, и остаться на Родине. Я не хочу быть вором не потому, что боюсь системы, а потому, что считаю воров плохими людьми. И если я буду подражать им, то стану такой же, как они. А это для меня будет еще большей потерей свободы. И потом, что это за свобода – в тюрьме?
– В тюрьме? – остро взглянул на Варвару профессор. – В тюрьме сидят такие, как твой брат, Варенька! Люди, которые попались под руку НКВД в недобрый час. Или чем-то не угодили кому-то лично…
– Ну хорошо! А где свобода? Белогвардейцы вон, как вы говорите, предпочли свободу. Теперь прозябают в Париже.
– Что делают? – профессор весело засмеялся. – Прозябают, говоришь? Ты вообще как себе представляешь Париж?
– Ну… Как у Виктора Гюго. Он же француз? Ледяной ветер, нищие в лохмотьях, буржуи в дорогих авто.
Варшавский помолчал, потом решительно поднялся и протянул Варваре руку.
– Пойдем, я тебе кое-что покажу.
Девушка последовала за ним, переполненная путаными мыслями. Что ж получается, если там буржуи эксплуатируют пролетариев, а здесь собственное родное государство, то где же найти место, в котором человек способен вольно трудиться в свое удовольствие и на благо других? Неужели это только призрачная мечта? Но нет. На политинформациях и в газетах пишут, что коммунизм – это как раз и есть то место и время, где так и будет, как хочется Варваре. Работать с радостью для себя и для других, не чувствуя себя в чем-то виноватой. Не бояться начальников, которые все время хотят от нее чего-то неприятного…
– Присаживайся! – Профессор указал Варе на стул, а сам принялся расчехлять установленный на треноге громоздкий киноаппарат. Потом он порылся в шкафу и, найдя нужную пленку, зарядил ее. Затем вытащил из большого тубуса белый экран, повесил на стеллаж с книгами и погасил свет.
– Ну смотри, Варенька, – сказал профессор и щелкнул тумблером.
Луч волшебного фонаря затрепетал, механизм внутри аппарата затрещал, а на экране задергались сделанные прямо на пленке служебные надписи. Так продолжалось пару секунд, а потом появились люди, красивые дома, элегантные машины, ухоженные собаки. Заметила Варя и нищего, который играл на аккордеоне, прижавшись спиной к перилам лестницы. Перед ним лежала кепка для денег. Но как сильно отличался этот нищий от беспризорных московских мальчишек в лохмотьях! Одет он был не в рубище и не в драную куртку, а в такой костюм, какой Варин отец надевал только по самым большим праздникам. Оператор повернул камеру, и Варя увидела Варшавского в обществе очень красивой дамы. Профессор выглядел ненамного моложе, чем сейчас.
– Это я в Париже два года назад, – прокомментировал он. – В феврале, между прочим. Приглядись, видишь траву на газонах? Трава там остается зеленой круглый год, а снега не бывает по три-четыре зимы кряду. Если же он выпадает под Рождество, то лежит дня два, не более. Температура там десятилетиями не падает ниже минус пяти. Это Монмартр, тут знаменитое кафе «Ротонда», где собираются известные художники и поэты. Богема. Чудное место! Смотри, сейчас покажут город с Эйфелевой башни.
Варя смотрела на экран как завороженная. Там возник вид огромного холмистого города с высоты
