Мороз пробежал у меня по коже, и тут мы услышали шум приближавшегося поезда, услышали мерный стук колес, а затем чудовищный скрежет и грохот, который, казалось, никогда не кончится.
Еще не стихло эхо продирающего до костей звука, как Холмс с криком «Скорей, Ватсон!» устремился вперед. Я помчался за ним, обливаясь холодным потом при одной лишь мысли о том, что мы только что стали свидетелями того, как сошел с рельсов бристольский экспресс. А мисс Эмили Нортон была пассажиром этого поезда!
Десять лет прошло с тех пор, как мы с Холмсом бежали вдоль платформы в Шрюсбери к искореженным обломкам поезда. Я уже досыта насмотрелся на человеческие жертвы современной войны, видел пострадавших от начиненных мощной взрывчаткой снарядов и отравляющих газов, имел дело с уцелевшими в крушении военного эшелона в Куинтиншилле, где погибло более двухсот солдат и где офицеры, рыдая навзрыд, стреляли в придавленных пылающими обломками людей, но ничто не могло вытеснить из моей памяти событий той октябрьской ночи 1907 года.
Развилка, где произошло крушение, представляла собой изгиб основного северного пути, радиусом всего около шестисот футов. Чтобы не сойти с рельсов, поезд должен подходить к развилке со скоростью не более десяти миль в час, но, как мы впоследствии узнали, бристольский экспресс не остановился у первой сигнальной будки на въезде в Шрюсбери и продолжал мчаться к роковой дуге на скорости шестьдесят миль в час, а может, и того больше.
Результаты не замедлили сказаться. Паровоз соскочил с рельсов, пробороздил землю и завалился набок, погребя под собой несчастную команду. Как только он замер на месте, пятнадцать пассажирских и почтовых вагонов, все еще не сбросивших скорость, врезались друг в друга и превратились в груду покореженного металла, разбитого стекла и дерева, произведя тот ужасный скрежет и грохот, что донесся до станционной платформы.
Мы с Холмсом прибыли на место происшествия одними из первых. Люди уже выползали из-под обломков, но крики, эхом разносящиеся в ночи, свидетельствовали о том, что еще множество несчастных придавлено грудой металла. Холмс бросился к потерпевшим, я же, надеясь только на свое медицинское искусство, старался помочь тем, кто уже выбрался. Раздумывать над судьбой мисс Нортон было некогда, надо было делать все возможное, дабы облегчить участь раненых.
Вскоре появились и другие медики; мы все вместе не покладая рук трудились прямо на путях, перевязывая раны, останавливая кровь, накладывая шины, и все же слишком часто медицина оказывалась бессильна. В тусклом свете фонарей мы как могли латали искалеченных, а крики и стоны придавленных и жалобы раненых все не стихали. Позже я узнал, что в течение всей ночи Холмс проявлял чудеса храбрости и сообразительности в деле спасения пассажиров из-под обломков.
Наконец рассвело, со стороны реки Северн расползался легкий осенний туман; смешиваясь с дымом пожарища, он будто бы желал прикрыть собой картину ночного кошмара. К этому времени все оставшиеся в живых были уже эвакуированы; погибшие, впрочем, тоже. В изнеможении притулившись на насыпи, я увидел Холмса – он чуть ли не насильно сунул мне в руку металлическую кружку, наполненную крепким чаем с ромом.
Горячий чай и спиртное прочистили мои усталые мозги.
– О ней ничего не слышно? – спросил я своего друга.
Лицо великого сыщика казалось белым и застывшим, словно вылепленным из алебастра.
– Нет, Ватсон, – ответил он. – Говорят, погибло около дюжины пассажиров, но ее среди них нет. Нет, насколько мне известно, и среди уцелевших.
– Так, может быть, она невредима?! – воскликнул я с надеждой.
– Может быть, старина, но все еще велика вероятность того, что некоторые тела не извлечены из-под обломков. – Он положил мне руку на плечо. – Идемте, – скомандовал он. – Вы сделали все, что могли. Надо ехать в Лондон и найти там моего брата.
Из всех поездок, которые мы предприняли в поисках железнодорожного маньяка, ни одна не была такой горькой, как наше возвращение в Лондон. Вымотанный прошедшей ночью, я то и дело засыпал, но каждый раз, открыв глаза, видел Холмса. С застывшим побелевшим лицом он невидящим взором уставился в окно. Конечно же, он проклинал себя за то, что не смог поймать кайзеровского убийцу, и за то, что посоветовал дедушке Эмили исключить поездку внучки через Плимутский или какой-либо северный порт. Я тоже цепенел от ужаса при одной только мысли о том, что такая храбрая и очаровательная девушка, возможно, лежит теперь среди дымящихся обломков.
Мы слишком рано прибыли на вокзал Юстон, но направились прямо в департамент. В обширном вестибюле огромного здания в итальянском стиле привратник в униформе взял карточку Холмса. Что уж он подумал о наших покрасневших глазах и непрезентабельном внешнем виде, не берусь и предположить. Слуга удалился вверх по широкой лестнице и почти тотчас вернулся, приглашая нас следовать за ним. Просторными коридорами он провел нас к двойной двери, постучал и распахнул ее.
В дальнем конце большой комнаты за внушительных размеров столом сидел Майкрофт, темным силуэтом выделяясь на фоне широкого окна. Позади него стоял еще кто-то, повернувшись лицом к осеннему солнечному свету, играющему в желтеющих верхушках деревьев парка Сент-Джеймса. Стоило нам приблизиться, как незнакомец повернулся, и я почувствовал, что мое сердце екнуло.
– Мисс Нортон! – воскликнули мы с Холмсом в один голос.
– Ах, господа! – улыбнулась она. – Весьма рада видеть вас снова! Ваш брат не говорил мне, что ждет вас, мистер Холмс.
– А я и не ждал, – отозвался Майкрофт. – Садись, дорогой братец, и вы тоже, доктор, садитесь, рассказывайте, что привело вас в коридоры власти. Вы оба выглядите просто жутко.
– Ты не слышал, что случилось в Шрюсбери прошлой ночью? – сразу приступил к делу Холмс.
– К сожалению, нет, – ответил Майкрофт. – Я обычно откладываю газеты до приезда в клуб, их гораздо приятнее листать в тишине. Так что там произошло?
– Ночной почтовый из Шотландии в Бристоль сошел с рельсов при въезде в Шрюсбери! – проговорил Холмс мрачно.
Водянисто-серые глаза Майкрофта дрогнули, а мисс Нортон, закрыв рот рукой, тихо ойкнула.
– О нет! – внезапно закричала она. – Они рассчитывали убить меня!
