скальдов, да и у Рьявенкрика их тоже нет. А знают ли об этом франки? Стремится ли этот неизвестный мастер рун защитить себя или сломать защиту крепости? И главное, кто у франков может владеть руническим искусством? Неужели среди детей Брагги нашелся предатель?
— Одину слава! — прогремело вдруг одновременно и со стен, и с осадных башен.
Стоящие на стенах дружинники замерли в недоумении.
— Одину слава! — раскатистым рыком неслось с лодок.
Кряжистый воин, которого так недавно ошеломила оборотная руна, поднялся во весь рост и тут же рухнул на каменный зубец, сраженный пылающей стрелой защищенная рунами смерть в облаке огненных стрел стремительно приближалась к крепости.
Еще несколько стрел с огненными наконечниками прорезали темноту, но поток их уже иссяк. Однако звон тетивы по-прежнему слышался отовсюду, и оперенные древки летели в обоих направлениях, будто лучники и франков, и Рьявенкрика вызвали друг друга на поединок. Даже если всего одна стрела или камень из «пращей» пробивали рунный барьер, защитники на стенах разражались ликующими воплями. Как ни были сильны чары неведомого мастера рун, он не мог защищать одновременно все войско франков. Некоторые камни обрушивались в лодки и разбивали или топили их. Лучники Рьявенкрика знали свое ремесло: если стреле удавалось преодолеть барьер, застревала она не в дереве лодок или щитов, а в теле врага.
Никто бы не сказал, что захватчики неуязвимы. Они умирали, но за стонами, проклятиями и гомоном чужой речи то и дело слышались призывы к Одину. По обеим сторонам стены воины погибали с именем Одина на устах, верховного аса, Всеотца, а не слюнявого франкского Христа, призывавшего простить врагу своему, подставляя для удара вторую щеку. Странно, но призывы к хозяину Вальгаллы, если не считать пронзительного улюлюканья для устрашения врага, были единственным их боевым кличем. Скагги ничего не слышал о том, чтобы франки почитали асов. Неужели Один может даровать победу не чтящим его. В голове Скагги мелькнула странная картинка: Тровин, слоняясь над камнем, выкладывает какие-то руны, бормочет что-то в полузабытьи — тогда Скагги разобрал, что это сказание о том, как Один принес руны в мир… Картинка мелькнула и исчезла, будто унесенная вновь налетевшим шквалом огненных стрел. Лодки все приближались, и Скагги позабыл о Тровине, выбирая первую в своей жизни человеческую мишень.
В стальных рубахах и шлемах отражался свет луны, факелов, отблески отдаленных костров, так что Скагги удалось ясно разглядеть дружинника моря, молча рухнувшего в воду с края плота. Тут же другой занял его место. Ни стона, ни мольбы о помощи, ни малейшего признака смятения.
— Одину слава! — Знакомые слова, искаженные чужой глоткой.
Теперь дружина Рьявенкрика начала осознать, что именно показалось странным воинам Карри — воззвания к Одину на незнакомом языке, а в остальном едва ли не мертвое молчание. Кому ни отдаст победу Один в этой сече, отступать защитникам Рьявенкрика было некуда. Даже если воинам Карри удастся отстоять, сохранить в целости еще не разрушенные корабли, франкское войско все равно не выпустит их из устья Гаут-Эльва.
Лодки и плавучая домина застряли на каменных зубьях разбитых причалов, с натужным воем франки попрыгали в воду и, разметывая фонтаны брызг, бросились к подножию стены. Стук дерева о камень предупредил тех, кто был наверху, что нападающие скрепляют друг с другом жерди и лестницы, чтобы взобраться на мощные стены Рьявенкрика.
На осадной башне распахнулись оконца, и на стену, туда, где в окружении лучников возле человеческой пращи стоял Бранр, полетели камни из пращей и целая туча стрел. Чем ближе подходили хоромины, тем плотнее, гуще становились эти летящие навстречу друг другу стальные стаи.
Скагги осмелился выглянуть в щель меж зубцами стены и увидел, что башни, застрявшие было на камнях, неуклонно приближаются. Хоромины гигантов, обретшие вдруг ноги, все надвигались и надвигались — по каменным обломкам, по телам павших, франкских же воинов. К утру река разбухнет от крови.
— Одину слава! — проревел со своей площадки посланец Круга.
Стрелы жужжали, как пчелы, и воин слева от Скагги вскрикнул, вцепившись в стрелу, вонзившуюся ему в горло. Он дернулся вправо, оперся о зубец стены и со страшным хрипом вырвал наконечник, но, потеряв равновесие, сам рухнул вниз на скалы.
— Сам он никогда б не склонил головы! — горестно выдохнул кто-то слева от Скагги.
Одна осадная башня стала как раз против того места, где были Скагги и Грим. Почти под самой ее крышей можно было разглядеть небольшую дверцу с выведенной на ней перевернутой руной — стрелы и камни отскакивали от крыши, даже не успев ударить в осадную башню, не то чтобы нанести ей хоть сколько-нибудь заметный урон.
— Готовьтесь, воины! — вновь выкрикнул Бранр.
Будто чудовищный деревянный демон распахнул рот — открылась башня. В топоте сапог по дощатым мосткам выкатилась по выдвижному мосту-языку волна франков — людской поток, ощетинившийся мечами и копьями, секирами и топорами.
Верх стен был крыт деревянным настилом, и передние франки спешили забросить крючья и «кошки» и преодолеть таким образом остаток пути или дать опору вытаскиваемым из башни лестницам.
Дружинники вокруг Грима без устали рубили веревки, сбрасывали крючья со стен. Ничего не было слышно за шумом битвы и, хотя франки, дравшиеся с застывшими в ужасные маски лицами, были безмолвны, лишь взывали к Одину, они не могли заставить замолчать звук своих шагов или бряцание оружия. А воины Рьявенкрика выкрикивали проклятия или победные кличи, или кричали в агонии, когда клинок, копье или даже стрела рвали живую плоть.
И вот когда парапет стены омыло первой волной врагов и первые несколько франков спрыгнули с зубцов вниз, Грим по рукоять вонзил свой меч в живот одного из нападавших. Франк попытался было замахнуться в ответ топором, Грим повернул меч, и противник дернулся и затих. Второй в шлеме и с секирой в руках распластался между зубцами, собираясь напасть на него с боку, и представлял тем самым легкую добычу.
Этого Грим, резко выдернув меч из франкских кишок, разрубил одним ударом от шеи до самой грудины. Несколько драгоценных мгновений ушло на то, чтобы, очищая себе место, швырнуть его тело через стену.
Оглядываясь по сторонам, Скагги повсюду видел теперь франков с перекошенными лицами, и у защитников едва хватало места, чтобы взмахнуть мечом. Какой-то франк ловко прополз меж зубцов слева от Скагги, но, прежде чем он успел нанести удар, рядом возник быстрый как молния Грим. Голова в пластинчатом шлеме рухнула на дощатый настил, а само тело исчезло между зубцами, а Грим уже поворачивался атаковать нового противника.
Один франк тяжело валился на другого, когда дружинники кололи их копьями. На стене становилось слишком тесно. Скагги помогал какому-то незнакомому дружиннику сбросить пару трупов на головы их же товарищей, которые как раз взбирались на стену.
Клубок живых и мертвых тел исчез во тьме, раздался звучный всплеск.
Лишь только возникали тело или голова, Грим, не раздумывая, наносил удар. Он рубил направо и налево, давая выход силе, давя, растаптывая в себе желание призвать магию рун, затягивая все красной пеленой бешенства. «Ни-ко-гда, ни-за-что», — чеканились у него в голове слова, и на каждом слоге руки сами то наносили, то парировали удары. «Воин живет лишь силой холодной стали». Стальной клинок его противника разлетелся на две половины под ударом тяжелого меча Грима, а сам франк, зажимая горло, рухнул на колени — острие меча полоснуло ему по шее.
Вся дружина вольного Рьявенкрика билась так, как будто каждым из воинов двигала единая сила, все и каждый подчинялись ритуалу битвы, выполняя движения смертельного танца.
— Лучники! — Голос Бранра перекрыл грохот камней и битвы. — Поджечь башни!
Послушная его приказу взметнулась и взяла прицел целая шеренга луков. Поначалу огненные стрелы и обмотанные горящей паклей камни из пращей, как и прежде, беспомощно отскакивали прочь, а огненный вал с башен врага никак не стихал. Грим вдруг почувствовал, как в его груди собирается странное напряжение, то же самое, какое почудилось ему на переправе у Рива, или уже неизвестно сколько часов или минут назад, когда перед флотилией франков затлела в воздухе оборотная руна. Напряжение росло, казалось, теперь по всему его телу пробегали волны, ладони будто покалывали тысячи иголок. Грим чувствовал, что вот-вот поддастся этой силе, выпустит из руки меч… Это и станет его погибелью.
