— Рискованно, — покачал головой Хамарскальд. — Слишком велика вероятность того, что их сомнут по отдельности.
Вестмунд, явно что-то взвешивая, молчал, только переводил взгляд с одного на другое столь же знакомое, столь же покрытое шрамами озабоченное лицо. Совсем как тогда, когда отправил на гибель своего отца, неожиданно для самого себя подумал Амунди.
Повисшее в горнице молчание прервал вдруг хрипловатый голос, раздавшийся из тени у окна, куда не доставал свет факелов.
— Я готова дать тебе совет, но при этом я хочу получить кое-что взамен. Карри помедлила, ожидая ответа или возражений.
Ярл Хальвдан Змееглаз от возмущения привстал даже со скамьи, намереваясь объяснить этой заносчивой девчонке — пусть она даже и дочь столь славного витязя, каким был Рана Мудрый! — что не выставляет человек чести условий в столь тяжкий для всех час.
Однако конунг опередил его:
— Говори.
— Закрыв глаза на мой пол, — не вставая с места, Карри подалась вперед, чтобы вдвинуться в круг света, — ты пожалуешь мне равное со всеми место в твоем совете. И во-вторых, я — и не одна я — не желаю больше слышать, как конунг говорит: «На это нет времени», или: «Это мое решение»; «Так будет, потому что конунг я». Иначе зачем тогда конунгу совет? — Дочь Раны Мудрого озорно улыбнулась.
Все взгляды обратились сперва с изумлением на нее, потом с сомнением на Вестмунда. Сам Вес, невольно поискав рукой успокаивающую тяжесть жезла, не нашел на привычном месте точильного камня и обнаружил, что смотрит — будто впервые в жизни — в жесткие, но и полные лукавства глаза Карри. Жезла предателя воинов больше нет, как нет и того, чему он был воплощением. Конунг опустил взгляд.
— Я принимаю оба условия.
— Стоит, возможно, оставить в самом лагере две крупные дружины, которые вступят в схватку, не в начале ее, а навалятся свежей силой, когда враг начнет уже уставать.
Он стоял среди деревьев на гребне древнего вала. За спиной у него раскинулись многие сотни лиг йотландской земли до побережья, а справа плавный полукруг укреплений Фюрката. Лагеря конунга, с военного совета которого он потихоньку сбежал. Лагеря детей Брагги.
Его лагеря. А перед ним, через поле — отчетливо различимое меж черных берегов серебристое полотно залива. Месяц казался тоненьким перламутровым завитком ночи.
Налетевший с залива ветер колыхнул листву, и по рунам на наследном клинке заметались тени. От их суетливой дрожи сама сталь казалась серебром. Ярким белым серебром, увитым старыми рунами. Нет нужды в даре эрилия, чтобы прочесть, что здесь написано. Что оставили ему в наследство не одно поколение скальдов и воинов.
«А досталось оно Волку Ночи», — усмехнулся он про себя. Сколько раз он бежал этого самого меча, отвергал…
…Рауньяр, что означает «Испытатель»… Рауньяр…
Он с шумом выдохнул.
Обнаженный меч жаждет крови. Удел владельца — напоить его.
Вонзив меч в пожухлую траву, он надавил на крестовину, погладил лезвия ладонью. Когда он отпустил Рауньяр, тот стоял прямо в земле.
Кровь, не желая останавливаться, все текла по его руке на землю.
Капли впитывались почти сразу же, словно поле будущей битвы жаждало хотя бы глоток в предвкушении рдяного плача павших. И внезапно, будто по-волчьи обострились все его чувства, он сам почувствовал ее запах. Как невыносимый и тягостный, ощутил смрад войны, замешанный на вони разлагающихся трупов. Пусть будут все павшие похоронены или сожжены, все равно не смыть этот запах.
— Что ж еще? — спросил он. — Чего еще ты ждешь от меня, плоть Имира?
Земля не ответила ему. Квельдульв перевел взгляд на меч, чтобы увидеть, что руны на клинке Рауньяра побагровели от крови.
…он снова был мальчишкой… он слушал рассказы деда. Слушал витязя, мужа, скальда, которого почитали мудрейшим средь равных.
— Скальд — всегда воин, сражается ли он с врагом или с болезнью.
Скальд — всегда воин, оружие ли его руна или клинок. Грим открыл глаза. К черным рунам запекшейся крови добавилась еще одна.
Сияющая под луной сталь. Лагу — вода, Логр — закон… Он поднял к лицу правую ладонь и не увидел на ней ран.
XXIII
А время вдруг понеслось с быстротой гонимого по пороше зайца.
Не хриплые звуки рога подняли до зари лагерь, а гонцы конунга, разносившие по дружинным домам приказы, и вожаки — херсиры, форинги и грамы расталкивали своих людей, пересказывая им одобренный большим советом план.
Еще засветло ратники начали разбирать оружие. Повозки с казной и ценностями лагеря под охраной тех из бондов, кто не способен был стоять в строю, покинули Фюркат, чтобы укрыться в лежащих к югу от него лесах. Спину же войску прикроют крепостные валы: если рати йотландского конунга не удастся удержать это поле, дальнейшее продвижение франков станет неостановимо.
Ратники собирались дружина к дружине, и конунг уже установил цепочку для передачи приказов отдельным отрядам: одни из них отдавались звуками рога, другие должны были доставить гонцы.
Всего плана битвы не знал никто, но слава Вестмунда, как военачальника, заставляла забыть о сомнениях. Кто, как не он, создал державу Северного Йотланда, отвоевав ее земли у хозяина могучей датской державы? Кто, как не он, смог разить рати, которые до тех пор считались непобедимыми? Чьими, если не его усилиями, наконец, вырос сам Фюркат? И теперь херсиры северных дружин и гостившие со своими людьми в лагере Вестмунда ярлы готовы были повиноваться любому его приказу.
За день до битвы лагерь узнал об еще одном новшестве своего конунга: отряде всадников, какие были в диковину для привыкших воевать на море людей севера. Вестмунд недаром внимательно выслушивал все, что могли бы рассказать ему о франках гонцы Горма Старого и те, кто бежал с занятых франками земель, не ускользнуло от его внимания и то, что именно лошади, похоже, являлись основным преимуществом франков в бою. Однако много ли скакунов осталось в воинстве Вильяльма после ночного набега гаутрека из рода Асгаута?
