здоровым, крепким!
Мы проговорили больше часа. Я рассказывал о себе, своих товарищах, шутил. Нашу встречу прервала вошедшая Роза Яковлевна.
— А вот и наш ангел, Роза Яковлевна, моя юная спасительница! Она обо всех заботится.
— Евгении Борисовне пора отдыхать, — сказала доктор.
Я подчинился. Прощаясь, мама спросила:
— Папа знает о твоем приезде?
— Нет еще. С вокзала я прямо к тебе. Приду завтра. Что-нибудь принести? Чего тебе хочется?
— Спасибо, сыночек, ничего не нужно.
Когда я выходил, все семь женщин вдруг зааплодировали в мой адрес. Вышло неожиданно и трогательно. Я отдал честь всей палате. Какие удивительные соседки у мамы: ни одна не задала мне вопроса о своих, а ведь наверняка у многих на фронте мужья, сыновья… — с такими мыслями я вышел на улицу.
Передо мной предстала Москва… Какое счастье! Мама жива! Скоро я увижу отца! Встречусь с друзьями! Все ликовало во мне! Я не видел города почти два года.
Сколько пережила Москва за прошедшее время! Выстояла ад бомбежек! Героический город! Впервые за всю войну — именно Москва остановила фашистские орды. Ни одна европейская столица не смогла этого сделать! С тупым упорством Гитлер ежедневно обещал: «Завтра Москва станет немецкой!» Но она пожелала остаться русской! Москвичи отстояли себя. Точнее, вся страна боролась и отстояла Москву!
Светило солнце, я шел по Москве, полной грудью вдыхая весенний московский воздух. Спустился по улице Дурова к бульвару. Обошел знаменитый Уголок Дурова — радость московских детей, и направился к Самотечной площади.
Театр Красной Армии — не узнать! В целях маскировки высокое монументальное здание в форме пятиконечной звезды архитекторы и художники превратили то ли в лес, то ли в сад. Как удалось это сделать? Невероятно!
Вот и Центральный рынок. Полон людей и продуктов! Чего тут только не было! Молоко, картошка, мясо и сало, овощи… Здесь же торговали часами, дровами, книгами, одеждой, нитками и иголками, мылом… Но цены!..
— Побойтесь бога! — вырвалось у меня.
Глядя на мои офицерские погоны, колхозные дамы в белых крестьянских платочках чуть снижали цены.
Я купил поджарого куренка, три помидора, пять огурцов, полкило творога — и заплатил 1000 рублей! Три кило картошки стоят 300 рублей, литр молока — 80. За подержанные сапоги заплати 2000. Не ахти какие часы можно приобрести за 1500. Больше всего покупателей толпилось у огромных мешков с картошкой, видимо, привезенных издалека.
Теперь домой! Неподалеку прозвучал трогательно знакомый трамвайный перезвон — «Аннушка»! Москвичи вовсю ругали трамваи, мол, и ходят без расписания, и ждать приходится долго, а я любил трамвайные поездки, особенно возвращаться на «Аннушке» с Самотеки на Сретенку, одну из моих любимых улиц. Но на сей раз решил пойти пешком. Закинул за плечи вещмешок с продуктами и пошел, напевая свою любимую песенку «О коте и короле». Гордый добытым провиантом, вышел на Садовое кольцо, оглядываясь на ходу, не пропуская ни одной вывески, витрины, плаката, — все становилось поводом к размышлениям, все важно и интересно увидеть и запомнить.
На фронте представлялось, что я увижу безлюдный город — сколько людей полегло за него, сколько уехало в эвакуацию, а голод, бомбежки!.. (Позднее я узнал, что только в 1941-м эвакуировали более двух миллионов, то есть половину москвичей.) Но город полон людей; я внимательно вглядывался в прохожих: как все изменилось — лица, походка, одежда, даже обувь. Одеты люди однообразно и скверно: многие мужчины и женщины в ватных брюках, телогрейках, спецовках; на ногах почти у всех резиновая обувь — сапоги, боты, калоши. На улицах стало непривычно много военных. Часть из них, скорее всего, службисты: лица самоуверенные, сытые, сами — чистенькие, наутюженные, и все куда-то торопятся, в столице из их служебных адресов можно составить целую книгу: Ставка, Генштаб, Министерство обороны, Главное политическое управление, Народный комиссариат внутренних дел, колоссальный интендантский аппарат, главные управления авиации, противовоздушной обороны… Другая категория офицеров — люди, выписанные из госпиталей. В Москве десятки госпиталей, и это заметно, излеченные неспешно бродят по городу, наслаждаясь весной, радостью выздоровления, нежданной встречей со столицей — еще день, неделя, и они отправятся на фронт.
Зашел в несколько магазинов. Тут все разговоры — о продуктах. Сейчас все выдают по талонам, но, бывает, и талоны нечем отоварить, часто по несколько недель подряд. Иждивенцы не получают практически ничего — только хлеб и соль. Водку продают только по спецталонам за хорошую работу. Зато в магазине можно бесплатно и вволю напиться горячей воды.
У газетных витрин — их стало на улицах больше — постоянно толпятся люди, читают через плечо друг друга, обсуждают новости и вовсю ругают союзников за оттягивание сроков Второго фронта, кто-то запустил в их адрес гадкое слово «саботажники». Повсюду в городе — конные и пешие патрули, особенно много их в центре и возле вокзалов. Пока я добирался домой, меня дважды останавливали. Москва была все еще закрытым городом и, вероятно, еще долго таковым останется.
Открыл мне отец. Он ждал меня, ему сообщила Роза Яковлевна. Проговорили мы до вечера. Он рассказал, что, пока он находился в Кыштыме, всю нашу библиотеку, до последней книги, сожгли жильцы, въехавшие в нашу квартиру в Кускове:
— Что поделаешь, возок дров стоит четыреста-пятьсот рублей, люди топят, чем могут, как-то переживают лихолетье. Многие дома до сих пор не отапливаются, в учреждениях и квартирах появились «буржуйки». Установлен жесткий лимит на электроэнергию, с приходом весны увеличился период отключения электричества. Вокруг столицы еще сохраняется сильная, правда, уже облегченная, противовоздушная оборона — помогли американцы.
Вечером стал звонить друзьям. Отыскал только Марка Подобедова, пригласил его на следующий день в ресторан.
Пировали мы с Марком в коммерческом ресторане «Арагви». Заказали по жиденькому салату — несколько зеленых листиков плюс три-четыре маслины, по порции гурьевской каши со шкварками и бутылку боржоми. Выпили по 50 граммов водки. Заплатил я за обед 1000 рублей.
Марк рассказал, что в сорок втором стало легче, главное — отпала опасность захвата Москвы. Но холодные голодные зимы стали испытанием для всех горожан. В самые трудные времена оголодавшие люди варили картофельные очистки и мезгу; из хвойных иголок с добавками делали витаминный напиток. Спали в свитерах и носках, даже в верхней одежде, под двумя-тремя одеялами. Не всем удалось пережить это ужасное время. Люди, освобожденные от службы в армии, проходили постоянные переосвидетельствования. Чаще, чем раньше, стали забирать в армию белобилетников: «Найдется и для вас дело в армии», — убеждали военкомы.
— Меня дважды пытались забрать, — говорит Марк, — но с моей астмой — куда мне…
Выйдя из ресторана, прошлись, как прежде, по улице Горького и на этом расстались: Марк спешил на зачет по противохимической обороне. Сейчас вся Москва учится на случай химической атаки врага, стар и млад изучают брошюру «Будь готов к ПВХО». Чушь! Никогда немцы не пойдут на применение отравляющих веществ. В ответ союзники в один день превратят Германию в сплошное кладбище. Это понимал и Гитлер.
Ненадолго остановился на Пушкинской площади. Здесь по-прежнему вокруг памятника поэту дети играли в войну. Но как изменился характер их игр! Теперь они делились не на «красных» и «синих», теперь все иначе: есть «наши» — их любимцы, и есть «фашисты» — противные и злые, их не любят, это убийцы их дедушек, отцов и старших братьев. Подумать только, как изменилось даже детское восприятие жизни! Они больше не хотят разучивать милые песенки, лепить из пластилина козликов и человечков, играть на рояле, прыгать и скакать. Играя в песке или рисуя, дети сбивают вражеские самолеты, уничтожают фашистские танки, топят их корабли, захватывают пленных… В этих играх страшное обличье войны
