— Ошибка, сеньор Буэнростро, ошибка! — сказал Бас. — Я не разделяю ваших взглядов настолько, чтобы нарушить закон и начать мятеж. Я губернатор федерального округа. Я призван охранять порядок. И — клянусь богом и свободой! — пока я на этом посту, в Мехико будет порядок!
— И вы потерпите этого пошлого модерадо?!
— Не советую вам переходить границы разумного, сеньор Буэнростро. Я могу арестовать вас на месте за подстрекательство! Президент Альварес на основании чрезвычайных полномочий передал исполнительную власть гражданину сеньору Комонфорту. И сеньор Комонфорт будет президентом до всеобщих свободных выборов! Слышите? Это говорю вам я, Хуан Хосе Бас! И отправляйтесь по домам, а то я прикажу стрелять!
Буэнростро оглянулся. Рота национальных гвардейцев, выстроенная в тылу толпы, держала ружья на изготовку. Леперос, составлявшие основную часть нападавших, потихоньку рассеивались. Буэнростро повернулся на каблуках и пошел прочь. Мятеж не состоялся.
Через два часа министр юстиции Хуарес читал донесение губернатора федерального округа гражданина Хуана Баса. «Сеньор Мигель Буэнростро, известный своими крайними взглядами, воспользовавшись замешательством и слухами, вызванными отставкой сеньора генерала Альвареса…»
Хуарес усмехнулся. Хуан Бас, осуждающий чьи-то крайние взгляды, развеселил его. «Как, однако, многообразны политические положения! Вчера я бы поклялся, что более крайних взглядов, чем у Баса, нет ни у кого. А сегодня он выступает для этого авантюриста Буэнростро в виде консерватора и законника. Сколько сюрпризов мы еще увидим?..»
В этот день, 11 декабря 1855 года, Армия восстановления свободы покидала Мехико.
Главные силы ушли вперед рано утром.
Альварес с личной охраной пересек городскую черту в полдень.
Он ехал медленно, не смотрел по сторонам, хотя на тротуарах в смущенном молчании толпились те, кто еще недавно приветствовал его въезд.
С тех пор прошло двадцать семь дней.
Ни горечи, ни гнева не было на его лице, а только задумчивость и усталость. Он еще больше похудел за эти дни, его негритянские губы стали тоньше, а скулы обострились.
Он думал, как он откроет дверь своего дома у подножия каменистого холма, войдет и увидит на стене портрет покойной жены и склонит голову перед ней…
Вчера вечером после короткого и сухого разговора с Комонфортом он продиктовал дону Диего письмо к Добладо.
Он писал: «Мне не нужна власть. Я сажусь на коня только тогда, когда Мексика зовет меня. Сорок лет я служил мексиканской свободе. А вы грозили мне мятежом! Если бы я боялся угрозы оружием, разве я прожил бы ту жизнь, которую прожил? Я ухожу, чтобы не ввергнуть нашу страну в новую войну, которую вы по легкомыслию могли затеять. Мне не нужна власть и не нужно богатство. Я начинал жизнь погонщиком мулов, а закончу ее — если бог даст! — мирным ранчеро. Ранчо мое невелико, вы знаете, и я горжусь тем, что сам обрабатываю свою землю.
Мне не нужны почести. С меня достаточно того, что в моих горах все честные люди меня любят и уважают.
Я ухожу и молю бога, чтобы мне никогда больше не пришлось взять в руки оружие, ибо это будет значить, что свободе Мексики снова угрожают тираны. Помните это».
Диктуя, он видел перед собой холодное лицо Добладо, с острым носом и близко посаженными глазами. Но сейчас он уже не думал о Добладо…
Полковник Диего Альварес ехал рядом с отцом, и красивое молодое его лицо было мрачно.
Воины охраны привычно посматривали по сторонам, держа длинные ружья поперек седел.
Армия восстановления свободы возвращалась в свои горы. К своей свободе. К своему прошлому…
В СТРАНЕ БУДЕТ МИР
Комонфорт был совершенно спокоен. Хуареса это обрадовало.
Новый президент говорил с бывшим министром юстиции дружески, без раздражения их предыдущей беседы, но и без той взволнованной и подчеркнутой теплоты, которую он старался придать своему голосу в беседах до ухода Альвареса.
— Я хочу, Бенито, чтобы ты знал — меня можно обвинять в чем угодно, но только не в лживости. Я дал слово сеньору Альваресу, что все начинания его администрации будут продолжены. И они будут продолжены. Ты сам понимаешь, что тебе было бы трудно оставаться в новых обстоятельствах на прежнем посту. Но ты видишь, что я не ввел в правительство ни одного консерватора. Все мои министры — честные и твердые, прогрессивные и разумные. Поверь мне, Бенито, я знаю тебе цену и не хочу, чтоб ты ушел с политической арены. Я искренне тебе благодарен, что ты согласился принять пост губернатора. Нам предстоит выдержать не один натиск, и прочная опора в штатах нам необходима. Я буду знать, что смогу твердо рассчитывать на Оахаку.
Брови Хуареса слегка поднялись. «Ты тщательно готовил эту речь, мой драгоценный друг, — подумал он. — И ты очень стараешься. Это хорошо. Неужели я ошибся в тебе, и ты станешь наконец последовательным?»
— Я обещал тогда не препятствовать «закону Хуареса», — говорил Комонфорт, — и я не препятствовал. Я сделаю все, что предначертано планом Аютлы, но сделаю это постепенно и разумно. Ведь ты не можешь сказать, что сеньор Лердо как министр финансов хуже сеньора Прието…
— Лучше, — сказал Хуарес.
— Вот видишь! Он готовит закон, который разом лишит церковь экономического влияния. Но сделано это будет так, что большинство нас поддержит. В стране будет мир, Бенито. Ради этого стоит потерпеть…
— В Оахаке большой разброд. Мне понадобится поддержка центральной власти.
— Ты можешь на нее рассчитывать… Мне жаль, что ты не примешь участия в заседаниях конгресса…
«А вот тут ты хитришь, Игнасио!»
— Я буду полезнее, находясь в четырехстах лигах отсюда.
— Возможно, ты прав…
Уверенность и силу излучала коренастая фигура Комонфорта. Глаза его были сосредоточенными.
«Неужели я ошибался, уговаривая Альвареса остаться? Неужели власть успокоила и укрепила душу Игнасио? Неужели он поведет страну и примирит враждующих?»
Они пожали друг другу руки, и Хуарес вышел в некотором смятении…
25 декабря 1855 года Хуарес с небольшим эскортом пересек границу штата Оахака. Он ехал в карете, одетый, как всегда, в строгий черный костюм и свежую белую сорочку. Он думал, что через несколько дней увидит Маргариту и детей. Он не видел их почти три года, с тех пор как его арестовали и отправили в ссылку.
В Новом Орлеане он часами стоял на берегу залива, поджидая корабль с почтой из Мексики. Он и сейчас слышал сквозь хруст песка под колесами неровный настойчивый плеск волн.
Донья Маргарита тогда быстро уехала из столицы штата в маленький городок Эгле. Семье Хуареса не следовало быть на виду…
Если бы кто-нибудь из кавалеристов эскорта заглянул в окно кареты, он поразился бы выражению лица губернатора — оно потеряло свою геометричность, рот разжался, глаза стали почти круглыми. Хуарес видел, как донья Маргарита идет навстречу ему, улыбаясь закрытыми губами и хмуря брови над блестящими от слез глазами, ведет перед собой двоих младших, положив им руки на плечи, а старшие следуют за ней…
Он любил эту женщину. Он не принес ей ни покоя, ни достатка, ни безопасности — ничего из тех
