В комнате стоял гул, присутствующие обсуждали городские слухи. Люди низкого происхождения толковали о скачках и боях гладиаторов. Представители более родовитых сословий говорили о политике и международных событиях, не обходя вниманием некоторые безрассудные выходки чересчур бравых и вздорных военачальников. Но и те и другие проявляли большой интерес к знамениям и приметам, относя их к действиям возничих и гладиаторов в той же мере, что политиков и полководцев. Немало толков вызвал большой пожар у Цирка, что было неудивительно, поскольку римляне испытывали смертельный страх перед огненной стихией.
Наконец в атрий вошел человек в белоснежной тоге, такой же, как у соискателя государственной должности, но только с широкой пурпурной полосой. Вид у него был величественный. В отличие от многих современных политиков отец не прибегал к услугам телохранителей из черни, таким как Марк Агер. Он считал, что сенатор роняет свое достоинство, проявляя страх перед согражданами. Впрочем, у отца было не так уж много личных и политических врагов, и опасность ему не грозила. Поприветствовав некоторых наиболее значимых для него клиентов, отец жестом велел мне подойти ближе. Мы поздоровались.
— Деций, сынок, — похлопав меня по плечу, произнес он, — до меня дошли благоприятные отзывы о твоей деятельности в Комиссии двадцати шести.
Отец был огорчен отсутствием у меня всяких способностей и интереса к военной службе. В легионе я с трудом отбыл минимальный срок, необходимый для получения общественной должности, и при первой возможности, каковой явилось пустяковое ранение, вернулся в Рим. Ныне я вступал на гражданскую службу, и отцу хотелось убедиться в твердости моих намерений.
— Я просто исполняю свой долг, отец. И кажется, у меня обнаружилась склонность к сыскной деятельности.
— Ну, — старик взмахнул рукой, не желая обсуждать мое последнее замечание, — для такого рода вещей у тебя есть подчиненные. В самом деле, тебе надлежит ограничиться лишь теми обязанностями, которые соответствуют твоему положению. А именно арестом преступников, представляющих угрозу обществу, и докладами о ходе расследований в Сенате.
— Иногда приходится допрашивать весьма состоятельных и знатных людей, отец, — заметил я. — Дело в том, что зачастую они гораздо откровеннее ведут себя в разговоре с человеком благородного происхождения, нежели с занимающим государственную должность вольноотпущенником.
— Только не надо морочить мне голову, молодой человек, — строго оборвал меня отец. — Думаю, причина кроется исключительно в том, что тебе это дело пришлось по вкусу. Видно, тебе никогда не преодолеть своей страсти к судебным процессам и расследованию всяких темных делишек.
Мне ничего не оставалось, кроме как пожать плечами в знак согласия.
Пожалуй, в этом месте следует сделать отступление и кое-что пояснить читателю. В наше время, когда стираются социальные различия, существует опасность утратить правильное понимание происходящего. Хочу заметить, что Цецилии Метеллы — род довольно древний, многочисленный и весьма почитаемый. Тем не менее наш родоначальник появился в Риме немного позже, чем было нужно для получения статуса патриция. Словом, мы представляем собой так называемую плебейскую знать. Однако если вы спросите мое мнение на этот счет, то я отвечу, что для меня это самое лучшее положение в обществе. С одной стороны, оно позволяет занимать высшие общественные должности, а с другой, в отличие от патрициев, никоим образом не обременяет церемониальными обязанностями. Правда, плебеям недоступен определенный жреческий сан, но, скажу по чести, это только к лучшему. Помимо того что сакральные обязанности накладывают различные запреты на общественную жизнь, я всегда питал к этой сфере деятельности какое-то внутреннее отвращение.
Продолжая стоять, отец поглощал завтрак с подноса, который держал перед ним раб. Его скромная трапеза состояла из одного или двух кусочков сухого подсоленного хлеба и стакана воды. Эта привычка, являющаяся важной составляющей древней римской доблести, едва ли способна пополнить запас сил, столь необходимых тому, кто день напролет трудится в Сенате. Что же касается меня, то я предпочитаю завтракать в постели, причем чем-нибудь более существенным. Отец всегда твердил мне, что такое варварское отношение к еде под стать разве что грекам и азиатам, так что не исключено, что я тоже внес свою подспудную лепту в падение Республики. Так или иначе, но я до сих пор завтракаю в постели.
К счастью, из-за судебного заседания нам не пришлось сопровождать отца на прием к его патрону Квинту Гортензию Горталу, подвизавшемуся защитником в суде, весьма выдающемуся оратору и столь же редкостному негодяю. Вместо этого вслед за ликторами мы с отцом прошествовали до базилики. Его появление было встречено достаточно торжественно и послужило знаком, чтобы открыть судебное заседание. Дождавшись, пока отец займет свое место, я развернулся и направился в сторону Форума. Прежде чем приступить к повседневным делам, мне предстояло несколько встреч и приветствий, которые могли занять немало времени. Как мелкий гражданский служащий я не пользовался особым авторитетом. Но, будучи сыном претора, который в один прекрасный день мог стать консулом, я представлял интерес для многих людей, добивавшихся моего расположения.
Среди многочисленных и разнообразных достопримечательностей Рима Форум с раннего детства пришелся мне больше всего по душе. Я бывал здесь практически ежедневно. Если же по не зависящим от меня обстоятельствам мне доводилось покидать город, то сильней всего я скучал именно по Форуму. В те времена, о которых идет речь, он представлял собой восхитительное скопление преимущественно деревянных храмов, рыночных лотков, лавок ворожей, ораторских трибун, военных монументов и голубятен для священных птиц. Это было идеальное место для неспешных прогулок и праздного времяпрепровождения. Место, в котором можно было обменяться всевозможными слухами. Словом, Форум являл собой сердце всего мира. Теперь же на месте, издавна прослывшем общественным, там, где некогда находился любимый мною рынок, высятся мраморные постаменты, воздвигнутые во славу единственной семьи. Однако не без удовольствия хочу отметить, что нынешние голуби украшают их с таким же рвением, как их пернатые предки облепляли прежние строения.
Вспомнив о своем утреннем обещании, я для начала отправился на Капитолий, в храм Юпитера. Как вы помните, я дал себе слово, что если пожар у Цирка будет благополучно погашен, то я принесу громовержцу в жертву голубя. Теперь настало время выполнить обещанное. Мой личный доход был довольно скромным, а должность далеко не из тех, которые привлекают к себе большие взятки, поэтому приходилось тщательно обдумывать каждую трату.
Натянув край тоги на голову, я вошел в древнее здание, внутреннее пространство которого едва угадывалось сквозь царившую полутьму и дымку. В этом храме можно было почти уверовать в незримое присутствие моих предков, некогда живших на этих холмах в деревянных, крытых тростником хижинах и отправлявших в этом священном месте обряды. Разумеется, я имею в виду храм Юпитера, еще не претерпевший последней реставрации, которая превратила его в жалкое подобие греческого оригинала — храма Зевса.
Я отдал голубя священнику, и птица тотчас была принесена в жертву, очевидно, к великому удовольствию Юпитера. Пока длился этот короткий ритуал, я бросил мимолетный взгляд на стоящего по соседству молодого человека. Его голова также была прикрыта тогой, поэтому я сумел только заметить, что он был приблизительно моего возраста и что ткань его одеяния отличалась от моей по качеству, а застежки сандалий были сделаны в виде полумесяцев из слоновой кости.
Когда я направился к выходу, незнакомец поспешил вслед за мной, очевидно намереваясь заговорить. Оказавшись в широком портике, с которого открывался великолепный вид на город, мы обнажили головы. Черты лица молодого человека с самого начала показались мне знакомыми, но окончательно я вспомнил его тогда, когда увидел поредевшие волосы над совсем еще молодым лицом.
— Приветствую тебя, Деций, наследник славных Цецилиев, — проговорил он, обнимая меня и награждая поцелуем.
Это был формальный жест приветствия, которого удостаивался всякий занимающийся общественной деятельностью римлянин. Однако я ощутил в нем гораздо больше теплоты, чем того требовал обычай.
— Здравствуй, Гай Юлий Цезарь.
Я могу легко различить улыбку читателя даже сквозь разделяющую нас завесу. Но в те времена самое громкое имя в римской истории было еще не прославлено. И молодой Цезарь был известен разве что своими многочисленными и разнообразными кутежами и непомерными долгами. Но однажды, ко всеобщему изумлению, у него проявилось гражданское сознание, и случилось это, когда, находясь на должности
