любимых Цицероном писцов, чтобы сделать копию ему в подарок, можете считать, что этот публичный деятель стал вашим другом на всю оставшуюся жизнь или, по крайней мере, до тех пор, пока вы не столкнетесь с ним на политическом поприще.
Привратник привел ко мне другого раба, которого звали Тироном. Он был знаменитым секретарем и доверенным лицом Цицерона, по возрасту немного превосходил меня и носил одежду вольного гражданина. Чтобы поспевать за диктовкой Цицерона, которая, как известно, отличалась цветистостью и многословием, он изобрел специальную систему сокращений, которой обучил других рабов. Со временем она распространилась среди прочих писцов и стала использоваться повсеместно. Подобно вольным гражданам, начиная с сапожника и кончая консулами, которые перенимали азы своего ремесла от учителей, Тирон никакого особого образования не получил и своим мастерством овладел самостоятельно.
— Извольте следовать за мной, господин, — сказал Тирон.
Он повел меня через атрий, пропитанный запахом папируса и пергамента, вверх по лестнице, которая заканчивалась крышей. Там в своем восхитительном маленьком солярии сидел с развернутым перед ним свитком Цицерон. День был ясный, хотя немного промозглый, и косые солнечные лучи, проникавшие через верхнюю решетку, заливали пространство помещения ярким светом. Вдоль нижней окантовки крыши стояли ящики с цветами, и некоторые из них уже зацвели, словно бросая вызов уходящей зиме. Цицерон сидел за египетским столиком, уставленным всякими принадлежностями, начиная со свитков и кончая чернильницами и вазой с тростниковыми ручками. Когда я вошел, он встал и, улыбнувшись, произнес:
— Деций, рад тебя видеть!
Потом протянул мне руку, и я ее пожал.
— Прошу тебя, садись.
Он жестом указал мне на стул. Мы оба сели, а Тирон занял стул позади Цицерона по правую руку от него.
— Весьма признателен тебе за то, что не отказался уделить мне немного времени, — в свою очередь заметил я. — О твоей неустанной деятельности уже начали складывать легенды.
Откинувшись назад, он негромко рассмеялся.
— Не иначе как на меня при рождении наложил проклятие какой-то злобный бог, и теперь я не могу провести и минуты без того, чтобы чем-нибудь не заниматься.
— А я думал, что ты больше доверяешь звездам.
— А может, это были звезды. Итак, чем могу быть полезен?
— Мне нужен совет относительно некоторых сложных положений закона.
— Тогда я весь к твоим услугам.
— Благодарю тебя. Я знаю, что в этом деле в Риме нет тебе равных.
— Однако некоторые считают, что в части вопросов правосудия не превзойден Гортал, — возразил Цицерон.
Прежде чем продолжить, я сделал глубокий вздох.
— Возможно, то, что я тебе должен сообщить, будет непосредственно направлено против Гортала.
Цицерон нахмурился.
— Но ведь он является патроном твоего отца, да и твоим тоже.
— Мне никто не может быть патроном, когда речь идет о государственной измене.
Лицо Цицерона исказилось от ужаса.
— Государственная измена! Ты прибегаешь к слишком сильным словам, мой друг. Разве Метеллы тебя не предупреждали о том, что следует проявлять сдержанность, когда речь идет о политике. Я бы даже сказал, что ты выражаешься слишком опрометчиво.
— То, что я хочу тебе сказать, поражает гораздо сильней того, что ты уже услышал. Поэтому давай для начала вообще не будем упоминать никаких имен. Ибо разговор наш пойдет не о личностях, а о букве закона. У меня есть неопровержимые доказательства существования тайного заговора против одного из римских военачальников. Суть его состоит в том, чтобы напасть на его корабли и разграбить их. Для этой цели планируется использовать силы восточного пиратского флота, с которым участники заговора имеют тайное соглашение.
— Я не спрашиваю имени этого военачальника. Хотя об этом нетрудно догадаться. Такое нападение будет считаться законным только в том случае, если полководец, о котором идет речь, объявлен Сенатом врагом государства. Как это имело место в случае с Серторием.
— По данному вопросу Сенат не принимал никаких решений. Он остается тайной сделкой, в которую вовлечены лишь участники заговора.
— Тогда мы можем назвать это страшным злодеянием. Но причислить его к государственной измене, которая определяется конституционным судом как тайный заговор с целью вооруженного свержения правительства, у нас нет никаких оснований. По крайней мере, ты еще мне их не предоставил.
Этого я больше всего боялся.
— Более того, — продолжал я, — в заговор вовлечен иностранный царевич, который в награду за свое участие желает получить трон своего отца, с которым мы не находимся в состоянии войны. А при удачном стечении обстоятельств — и трон другого царя, против которого мы ведем военные действия. И тем и другим царством он обещает управлять, будучи римской марионеткой.
— И опять же мы с тобой опираемся лишь на предположения, а не на доказательства. Если упомянутое царство Сенат удостоил титула «друга Рима», как, например, было в случае Никомеда в Вифинии, тогда заговор с целью захвата трона и передачи его другому лицу будет признан лишь случаем серьезной преступной деятельности, но не государственной изменой. Имеешь ли ты по этому делу сообщить мне что- нибудь еще?
— Кроме всего прочего, мне известно, что было совершено три убийства с целью сохранить данный заговор в тайне. Жертвами оказались два гражданина Рима и один чужестранец. Причем третье преступление сопровождалось поджогом.
Прежде чем ответить, Цицерон задумался.
— Убийство граждан и поджог, безусловно, очень тяжкие преступления. Однако наличие и того и другого чрезвычайно трудно доказать в суде. Убежден ли ты в том, что кто-нибудь из высокопоставленных участников заговора лично был вовлечен в эти преступления?
Я покачал головой.
— Один был связан с ними через вольноотпущенника, бывшего гладиатора. Тот в свою очередь стал второй жертвой: очевидно, его решили исключить из заговорщической цепочки как недостойного игрока. Его убийца также совершил третье преступление. Все улики говорят о том, что он является либо вором- взломщиком азиатского происхождения, либо убийцей, нанятым упомянутым мной ранее иностранным принцем.
— Тогда ты, скорее всего, не сможешь предоставить достаточно веских доказательств соучастия в этих преступлениях ни одного из участников заговора. Кстати, если не ошибаюсь, третьей жертвой стал один очень богатый вольноотпущенник?
— Да, ты совершенно прав.
— Итак, в качестве жертв мы с тобой имеем двух вольных граждан Рима и одного чужестранца. Один из них сам являлся убийцей. Римские судьи подымут тебя на смех, если ты попытаешься выдвинуть такие обвинения против высокопоставленных официальных лиц. В чем заключается твое главное доказательство? Есть ли у тебя письменные свидетельства?
— Лично у меня нет, но неопровержимые доказательства тайного заговора находятся в документах, которые хранятся в храме Весты.
— Хмм. Я не спрашиваю, как тебе удалось их увидеть. Но допустим, что тебе удалось их прочесть прежде, чем они были туда помещены. Документы, доверенные на хранение в храм Весты, могут быть привлечены к делу в качестве доказательства только решением Сената в случае существенной угрозы государству и при согласии великого понтифика. Поскольку для того, чтобы убедить сенаторов в грозящей государству опасности, тебе нужно заполучить эти документы, то, мне думается, вряд ли тебе удастся предоставить данные доказательства.
— Если я тебя правильно понял, ты утверждаешь, что у меня нет никаких существенных улик против
