Генерал-майор Сиваев Максим Наумович полностью реабилитирован… На днях получишь соответствующий документ. Поздравляю…
О чем поведали архивы
Приехав в Москву по издательским делам, Михаил Шолохов заболел, и его, полковника в отставке, положили в военный госпиталь. В столовой за столиком рядом с Шолоховым оказался генерал Москвитин. Как водится среди военных, многие разговоры сводились к войне, тем более что Шолохов в то время продолжал работу над романом «Они сражались за Родину», и его особенно интересовал начальный период войны. Шолохов вспоминал свои поездки на фронт в Смоленск, под Вязьму, о встрече с генералом Лукиным.
— С тех пор прошло уже двадцать лет, а я, к сожалению, до сих пор ничего не знаю о судьбе генерала, — с печалью говорил он. — Наверное, погиб. Тогда в вяземских лесах столько полегло!..
— Жив, жив Лукин! — воскликнул Москвитин.
— Вы это точно знаете, Петр Федорович? — сдерживая волнение, спросил Шолохов.
— Еще бы, он мой сосед!
— А позвонить ему можно?
— Конечно! Вот номер его телефона.
— А ведь я, — с волнением вращая диск телефонного аппарата, говорил Шолохов, — после Парада Победы на приеме в Кремле за генерала Лукина тост произносил. Даже не представляю встречу. Очень волнуюсь.
…Через полчаса генерал Лукин был у Шолохова в старом арбатском переулке.
Никто не мешал им беседовать. Они не виделись с июля сорок первого, и теперь им было о чем рассказать друг другу. Больше говорил Лукин, а Михаил Александрович задавал все новые и новые вопросы. Его интересовали даже мельчайшие подробности драматической эпопеи генерала Лукина. Время летело незаметно. Обед им принесли в палату. За окном уже давно стемнело, а они все говорили.
— Нет, так дело не пойдет, — наконец сказал Шолохов. — Все, что интересует меня в вашей жизни, одной встречей не исчерпаешь. И без стенограммы не обойтись. А врачи не позволят нам встречаться каждый день. Да и договор у нас был — встретиться после войны у меня на Дону. А фронтовое слово должно быть крепким. Так что, Михаил Федорович, давайте условимся о встрече в Вешенской. До того и я еще раз пересмотрю страницы романа «Они сражались за Родину», да и вы припомните подробности боев под Смоленском и Вязьмой. У меня почему-то сложилось мнение, что вы еще не совсем четко даже лично для себя представляете значение Смоленского и Вяземского сражений. Роль, которую сыграли ваши войска в битве за Москву, гораздо большая, чем вы сами думаете. Не мешало бы копнуть архивы. Но ведь вы, как я понимаю, по горло заняты в комитете и в обществе «СССР — Нидерланды».
— Все так, Михаил Александрович, — согласился Лукин. — Но ради такого дела придется поднапрячься.
Уже прощаясь, Шолохов покачал головой и неожиданно рассмеялся:
— Чую, Михаил Федорович, придется мне еще попыхтеть над романом. Врываетесь вы со своей судьбой на его страницы, как сама жизнь. А вы не будете против, если я опишу вашу судьбу в книге?
— Пожалуйста, если вам это интересно…
Шолохов пожал руку Лукину и, не выпуская ее, задумчиво сказал:
— Есть у моего героя брат — генерал. Так вот, ваша судьба… Но не будем опережать события. До встречи на Дону.
«Копнуть архивы». Над этими словами писателя Лукин задумывался все больше. Прежде как-то не приходило в голову серьезно анализировать события, участником которых был. Годы идут, и все меньше остается свидетелей минувших боев. А кто же расскажет сегодняшним и будущим поколениям о том, как пришли мы к победе?
До Подольска, где находится Центральный архив Министерства обороны СССР, — путь неблизкий. Но Лукин ежедневно, как на службу, отправлялся туда. Сначала его пугали горы папок, которые громоздились у него на столе каждое утро и в каждой из них тщательно пронумерованные распоряжения, донесения, приказы… Домой Лукин возвращался усталый и озабоченный. В такие вечера он почти не разговаривал с домочадцами. Даже с внуком не было времени заниматься. Надежда Мефодиевна тревожилась за его здоровье, видя, как после поездки в архив он как бы заново, остро и болезненно переживает все минувшее. Наскоро поужинав, Михаил Федорович раскладывал на большом старинном, мореного дуба столе свои записи и работал до глубокой ночи.
Он читал сухие сводки, а перед глазами вставали живые люди, конкретные события, отдельные эпизоды. Он вспоминал, при каких обстоятельствах отдавал то или иное распоряжение, в какой обстановке получал указания из штаба фронта. Вновь воскрешались события тех тяжелейших дней сорок первого года, и Лукин словно бы все переживал заново.
Но теперь он по-иному смотрел на все то, что пришлось пережить, и по-иному оценивал сражения, которые произошли в первые месяцы небывалой в истории человечества битвы.
К тому времени на Западе вышло уже немало книг — воспоминаний военных историков, в том числе и бывших гитлеровских генералов. Лукин с любопытством читал эти книги. Особенно интересно было узнать, как их авторы оценивают те события, участником которых был он сам.
Генерал фон Бутлар, к примеру, в своей книге «Мировая война 1939–45 гг.», касаясь Смоленского сражения, писал: «…после подхода и вступления в бой соединений полевых армий немцам удалось стянуть кольцо окружения, расколоть окруженные войска противника на отдельные группы и уничтожить их по частям. Котел под Смоленском был окончательно ликвидирован к 5 августа».
Нет, не получилось котла. Благодаря помощи группы Рокоссовского армии Лукина и Курочкина вышли из окружения. Фон Бутлару следовало хотя бы согласовать свою писанину с другим гитлеровским генералом, Гюнтером Блюментритом, который в книге «Московская битва» те же события описывает иначе: «Две полевые армии после изнурительного марша наконец опять догнали танковые соединения. Они удерживали три стороны котла, в то время как наши танки блокировали выход из него близ Ярцево. И снова эта операция не увенчалась успехом… Русские войска вырвались из кольца окружения и ушли на восток». Как же Бутлар мог «расколоть окруженные войска противника и уничтожить их по частям», если они «ушли на восток»?
Тот же фон Бутлар, касаясь потерь советских войск под Вязьмой, приводит такие цифры: «…в результате боев было уничтожено 67 стрелковых, 6 кавалерийских и 7 танковых дивизий противника. Немцы захватили 663 тысячи пленных, 1242 танка и 5412 орудий». Эти фантастические цифры вызвали у Лукина, мягко говоря, недоумение. Если бы он, командующий всеми окруженными войсками, имел в своем распоряжении такие силы!
Можно удивляться или возмущаться фальсификацией реальных событий гитлеровскими генералами, но их мемуары и «научные» опусы опубликованы, и на этой лжи воспитывается немецкая (и не только немецкая) молодежь, воспитываются новые солдаты для новых войн. «Надо разоблачать фальсификаторов, — думал Лукин. — А мы сами только теперь начинаем глубже вникать в историю минувшей войны».
Лукину было известно, что в гитлеровской армии почти в каждой дивизии был штатный историограф. Возможно, поэтому после войны бывшие фашистские генералы Блюментрит, Типпельскирх, Гудериан, Бутлар, Цейтлер и многие другие, обработав и подтасовав в свою пользу факты, раньше наших генералов и маршалов выпустили свои мемуары. И теперь нам, победителям, приходится в своих книгах и статьях опровергать ложь, как бы оправдываться, разоблачать фальсификацию. А это — оборонительная тактика. Мы — победители, и должны сказать первое слово.
Две недели у Шолохова
