Йетса. Боюсь, я опять начал слишком издалека.
Он выглядит таким нормальным, только и подумала Келси. Совершенно нормальным в своем аккуратном твидовом пиджаке и знакомом галстуке. И еще — красивым, спокойным, умиротворенным. Да и как ему не быть умиротворенным в этом уютном мирке, если его со всех сторон окружают тома поэзии — книги гениев и о гениях… А ее собственный мир только что разлетелся вдребезги.
— Она жива! — выпалила Келси. — Она жива, а ты… ты лгал мне всю мою жизнь!
Филипп Байден побледнел, а взгляд его метнулся в сторону. Лишь на долю секунды, на какое-то мгновение Келси увидела в его глазах потрясение и страх.
— О чем ты говоришь, Келси? — спросил он нарочито спокойным голосом, однако чувствовалось, что ему потребовалась вся его сила воли, чтобы удержать себя в руках и не дать своим словам прозвучать умоляюще.
— Только не лги мне сейчас! — Одним прыжком Келси оказалась возле стола. — Не лги, слышишь?! Моя мать жива, и ты знал об этом. Знал с самого начала, а мне говорил, что она умерла.
Паника, острая, словно лезвие скальпеля, вонзилась Филиппу прямо в грудь.
— Откуда у тебя эти сведения?
— От нее самой. — Келси запустила руку в сумочку и вытащила оттуда злосчастное письмо. — От моей матери. Может быть, хоть теперь ты скажешь мне правду?
— Можно взглянуть?
Вздернув голову, Келси посмотрела на него сверху вниз. Этот взгляд пронзил его насквозь.
— Так моя мать умерла?
Филипп колебался. Ложь, которую он столько времени хранил в своем сердце, стала ему так же близка, как дочь, но он понимал, что, выбрав одно, неминуемо потеряет второе.
— Нет. Могу я посмотреть письмо?
— Значит, вот так, да? — Слезы, которые Келси с таким трудом сдерживала, вдруг подступили к самым глазам. — Просто «нет», и все? После стольких лет лжи и обмана?
Только одна ложь, только один обман, подумал Филипп. Да и времени прошло совсем немного.
— Я постараюсь все тебе объяснить, Келси. Но мне хотелось бы сначала взглянуть на письмо.
Не сказав больше ни слова, она отдала отцу конверт. Смотреть на него ей было тяжело, и Келси отвернулась к высокому, узкому окну, где темнота понемногу гасила последние отсветы вечерней зари.
Письмо так сильно дрожало в руках Филиппа Байдена, что ему пришлось положить бумагу на стол. Почерк он узнал сразу. Ошибиться было невозможно, Письма, написанного именно этой рукой, он и боялся. И все же он прочел его внимательно, не пропуская ни единого слова.
Дорогая Келси!
Я понимаю, как ты, должно быть, удивишься, получив это письмо. Но написать тебе раньше мне казалось неразумным и нечестным. Телефонный звонок, наверное, был бы в данной ситуации более уместным, но мне кажется, что тебе понадобится некоторое время, чтобы все как следует обдумать. И принять решение. А письмо оставляет тебе несравнимо большую свободу выбора.
Они сказали тебе, что я умерла, когда ты была совсем крошкой. В некотором смысле так оно и было, и поэтому я согласилась с их решением пощадить тебя и избавить от всего того, что могло на тебя обрушиться. Но с тех пор прошло больше двадцати лет, ты больше не ребенок и, как мне кажется, имеешь право знать, что твоя мать жива. Пожалуй, это — не самая приятная новость, однако я так решила и никогда не буду об этом жалеть.
Если тебе захочется просто увидеть меня или у тебя появятся вопросы, требующие ответа, — приезжай. Я живу на ферме «Три ивы» в окрестностях Блюмонта, штат Виргиния. Срок действия этого приглашения не ограничен. Если когда-нибудь ты решишь приехать, то сможешь остаться столько, сколько тебе захочется. В случае если ты никак не дашь о себе знать, я буду знать, что ты не хочешь поддерживать со мной никаких отношений. Надеюсь, впрочем, что любопытство, которое двигало тобой еще в детстве, заставит тебя, по крайней мере, один раз поговорить со мной. Твоя Наоми Чедвик.
Наоми!.. Филипп закрыл глаза. Наоми…
Прошло почти двадцать три года с тех пор, как он видел ее в последний раз, но он помнил все так отчетливо, как будто это было вчера. Он помнил и запах ее духов, навевавший мысли о темных аллеях, где с ветвей дубов свисают серебристые гирлянды испанского мха, помнил ее заразительный, звонкий смех, который неизменно заставлял мужчин оборачиваться, помнил светлые, пепельно-платиновые волосы, которые подобно туману стекали ей на спину, помнил ее гибкое тело и спокойные темные глаза.
Его воспоминания были такими отчетливыми, что, когда Филипп открыл глаза, ему на мгновение показалось, что он снова видит перед собой Наоми. В первую секунду его сердце совершило неистовый, бешеный скачок — то рвались на свободу страх и желание, которые он столько времени подавлял в себе, — но это была Келси, которая, напряженно выпрямившись, смотрела куда-то в сторону.
Да разве мог он забыть Наоми? Как он мог забыть ее, когда достаточно одного взгляда на дочь, чтобы увидеть ее будто наяву?
Он поднялся из-за стола и налил себе виски из хрустального графина. Обычно он редко прикасался к чему-то более крепкому, чем легкий коктейль или ежевичная настойка, и держал виски для гостей, однако сейчас ему необходимо было выпить чего-нибудь покрепче, что помогло бы ему справиться с дрожью в руках.
— И что ты собираешься предпринять? — спросил он.
— Я еще не решила. — Келси упорно продолжала смотреть в сторону. — Это будет во многом зависеть от того, что ты скажешь мне сейчас.
Филиппу очень хотелось подойти к ней и крепко обнять за плечи, но он не решился. Он сомневался, что Келси воспримет этот жест правильно. Хорошо бы сейчас сесть и спрятать лицо в ладонях, подумал он, но это было бы проявлением слабости, да и вряд ли могло помочь.
Но больше всего Филиппу Байдену хотелось вернуться на двадцать три года назад и попытаться предпринять что-то такое, что помешало бы слепой судьбе разрушить, превратить в прах его счастливую жизнь.
Но это — увы! — было невозможно.
— Все не так просто, Келси.
— Ложь редко бывает простой.
Наконец она повернулась к отцу, и его пальцы судорожно сжали стакан. Какое удивительное сходство! Такие же светлые волосы, и так же небрежно взъерошены, такие же темные глаза, и так же горит румянец на высоких, резко очерченных скулах. Да, верно говорят, что многие женщины выглядят лучше всего в моменты, когда их эмоции и чувства приближаются к высшей точке.
Так было с Наоми. И так же — с ее дочерью.
— Ведь ты же лгал мне все эти годы, да? — продолжила Келси. — Ты лгал, бабушка лгала, она тоже лгала… — она указала на стол, где лежало письмо. — И если бы оно не пришло, ты продолжал бы обманывать меня и дальше…
— Да. Во всяком случае, до тех пор, пока я считал бы, что так лучше для тебя.
— Лучше для меня? Как это может быть? Что хорошего в том, чтобы я считала свою мать умершей? Как вообще ложь может быть лучше, чем правда?
— Ты всегда слишком хорошо знала, что хорошо, а что — плохо, что белое, а что — черное. Это достойное зависти качество. — Профессор покачал головой и отпил глоток. — И пугающее, признаюсь откровен-но. Даже в детстве ты никогда не отступала от, гм-м… своих моральных норм. Что касается большинства людей, то им порой бывает нелегко правильно судить о своих и чужих поступках.
Глаза Келси вспыхнули. В том же самом обвинял ее и Уэйд.
— То есть это я во всем виновата?
— Нет, нет… — он закрыл глаза и задумчиво потер лоб. — Ты ни в чем не виновата, хотя все это началось — именно из-за тебя.
— Филипп! — Постучав в дверь, в кабинет заглянула Кендис. — Дорсеты пришли.
Профессор улыбнулся вымученной, усталой улыбкой.
— Займи их, дорогая. Мне нужно поговорить с Келси. Это займет всего несколько минут.
Кендис украдкой бросила на приемную дочь взгляд исподлобья. В этом взгляде Келси заметила
