после похорон короля Георга V. На обеде в советском посольстве русский маршал много разговаривал с Политисом, Титулеску, Эррио и Бонкуром… Он только что побывал в Германии и рассыпался в пламенных похвалах нацистам. Сидя справа от меня и говоря о воздушном пакте между великими державами и Гитлером, он не переставая повторял:
— Они уже непобедимы, мадам Табуи!
Почему он говорил с такой уверенностью? Не потому ли, что ему вскружил голову сердечный прием, оказанный ему немецкими дипломатами, которым нетрудно было сговориться с этим представителем старой русской школы? Так или иначе в этот вечер не я одна была встревожена его откровенным энтузиазмом. Один из гостей, крупный дипломат, проворчал мне на ухо, когда мы покидали посольство: „Надеюсь, что не все русские думают так“».
Разоблачения на процессе троцкистско-зиновьевского террористического блока в августе 1936 г. и последовавший затем арест Пятакова и Радека сильно взволновали Тухачевского. Он встретился с Крестинским и сказал ему, что планы заговорщиков надо коренным образом перестроить. В ноябре, на Чрезвычайном Восьмом Съезде Советов, Тухачевский, встретив Крестинского, отвел его в сторону. «Начались провалы, — взволнованно сказал Тухачевский, — и нет никаких оснований думать, что на тех арестах, которые произведены, дело остановится». И действительно, троцкистский связист Путна был уже арестован. Правительство явно подозревало о существовании обширного заговора и готовилось принять решительные меры. В распоряжении властей имелось достаточно данных, чтобы вынести обвинительный приговор Пятакову и другим. Арест Путны и снятие Ягоды с поста народного комиссара внутренних дел означали, что следственные власти добираются до самого корня. И трудно было предвидеть, куда приведет след. Все висело на волоске.
Тухачевский стоял за немедленное выступление. Блок должен безотлагательно принять решение и подготовить все свои силы для поддержки военного переворота…
Крестинский обсудил вопрос с Розенгольцем. Оба троцкистско-немецких агента пришли к заключению, что Тухачевский прав. Троцкому было отправлено еще одно письмо. В нем, кроме сообщения о намерении Тухачевского выступить, не дожидаясь войны, Крестинский поднимал еще некоторые важные вопросы политической стратегии. Он писал: «…Придется при такого рода выступлении скрыть истинные цели переворота, обращаться к населению, к армии и к иностранным государствам… Во-первых, было бы правильно в своих обращениях к населению не говорить о том, что наше выступление направлено к свержению существующего социалистического строя… мы… будем… выступать под личиной советских революционеров: свергнем плохое советское правительство и возродим хорошее советское правительство… Так мы собирались говорить, но про себя мы рассуждали иначе».
Ответ был получен Крестинским в конце декабря. Троцкий полностью соглашался с Крестинским.
После ареста Пятакова он и сам пришел к выводу, что военную группу надо пустить в ход без дальнейших отсрочек. Письмо Крестинского было еще в дороге, а Троцкий уже писал Розенгольцу, высказываясь за немедленное военное выступление…
«После получения этого ответа, — показывал потом Крестинский, — и началась более непосредственная подготовка выступления. Тухачевскому были развязаны руки, ему дан был карт-бланш — приступить к этому делу непосредственно».
Советское правительство также готовилось действовать. Разоблачения на процессе Зиновьева и Каменева с полной несомненностью установили, что заговор выходил далеко за рамки тайной «левой» оппозиции. Действительные центры заговора находились не в России; они были в Берлине и в Токио. По мере хода расследования советскому правительству все яснее становились нити, связывавшие русскую «пятую колонну» с державами оси.
23 января 1937 г. перед Военной Коллегией Верховного Суда СССР предстали Пятаков, Радек, Сокольников, Шестов, Муралов и двенадцать их сообщников, в том числе главные агенты немецкой и японской разведок.
В течение нескольких месяцев до суда руководящие деятели троцкистского центра упорно отрицали предъявленные им обвинения. Но улики против них были неоспоримые и подавляющие. Один за другим, они вынуждены были признать, что руководили вредительством и террором, и, согласно инструкциям Троцкого, поддерживали сношения с германским и японским правительствами. Но ни на следствии, ни на суде они не раскрыли всей картины. Они даже не заикнулись о существовании военной группы; они не упомянули имени Крестинского или Розенгольца; они ничем не выдали существования правотроцкистского блока, последнего и самого влиятельного «слоя» заговорщиков, который тем временем лихорадочно готовился к захвату власти.
На предварительном следствии Сокольников, бывший заместитель народного комиссара по иностранным делам, раскрыл политическую сторону заговора — сделку с Гессом, предположенное расчленение СССР, план установления фашистской диктатуры после свержения советской власти. На суде Сокольников показал: «Мы считали, что фашизм — это самый организованный капитализм, он побеждает, захватывает Европу, душит нас. Поэтому лучше с ним сговориться… Все это подкреплялось таким доводом: лучше пойти на известные жертвы, даже на очень тяжелые, чем потерять все… Мы рассуждали как политики… Мы считали, что у нас остаются известные шансы».
Пятаков признал, что он был лидером троцкистского центра. Спокойным, рассудительным тоном, тщательно выбирая слова, бывший член президиума ВСНХ давал показания по поводу установленных фактов террора и вредительства, которыми он руководил до самого ареста. И при этом он сохранял на сухом и вытянутом бледном лице такое бесстрастное выражение, что, по словам американского посла Джозефа Э. Дэвиса, был «похож на профессора, читающего лекцию».
Вышинский добивался от Пятакова объяснения, как троцкисты и иностранные агенты при встрече узнают друг друга. Пятаков всячески увиливал от ответа:
«
Как писал потом Джон Гюнтер в «Инсайд Юроп», за границей было широко распространено мнение, что все подсудимые говорили одно и то же, что вид у них был жалкий и заискивающий. Такое впечатление не совсем правильно. Они упорно спорили с обвинителем и, по существу, признавали лишь то, что вынуждены были признать…
Приговор был вынесен 30 января 1937 г. Все подсудимые были признаны виновными в том, что они «в целях ускорения военного нападения на Советский Союз, содействия иностранным агрессорам в захвате территорий Советского Союза, свержения советской власти, восстановления капитализма и власти буржуазии руководили изменнической, диверсионно-вредительской, шпионской и террористической деятельностью».
Военная Коллегия Верховного Суда приговорила Пятакова, Муралова, Шестова и десять других подсудимых к расстрелу. Радек, Сокольников и двое второстепенных участников заговора были приговорены к лишению свободы на продолжительные сроки.
Подводя итоги в своей речи 28 января 1937 г., государственный обвинитель Вышинский сказал: «Люди, связавшиеся с иностранными — германской и японской — разведками под руководством Троцкого и Пятакова, своей шпионской работой стремились достичь результатов, которые должны были самым тягчайшим образом сказаться на интересах не только нашего государства, но и на интересах целого ряда государств, вместе с нами желающих мира, борющихся вместе с нами за мир. Мы в высокой степени заинтересованы в том, чтобы в каждой стране, желающей мира и борющейся за мир, самыми решительными мерами их правительств были прекращены всякие попытки преступной шпионской, диверсионной, террористической деятельности, которая организуется врагами мира, врагами демократии, темными фашистскими силами, подготовляющими войну, собирающимися взорвать дело мира и, следовательно, дело всего передового, всего прогрессивного человечества».
