— Давно бы так! — блеснул глазами Шмарин, и все, кто был здесь, зашевелились.
Пошевелился и Карол у двери, вопросительно посмотрев на капитана. Тот поднял палец, призывая дослушать. Он был уже немного пьян.
— Но при одном условии, господа: когда будет приказ высшего командования. Только так! Мы не дураки, нет! Полезать в рот этому, как это говорится, зверю... Лев! Да, лев! Мы выступаем, больше никто не выступает — что будет с нами? Крышка! Гроб! Так солдаты говорят, а чешский офицер должен понимать солдат. Россия — страна большая, батальон — ноль! Да, ноль! Все понимаем! Мы не дураки.
— Ан нет — дураки! — злобно затеребил бородку Шмарин. — Город голый, в руки просится: хватай, дави, жги, что хошь делай, а вы нос воротите. Ну, как не дураки?
— Нельзя ли — как это? — вежливо, господин Шмарин. Офицер чешской армии не может слушать. Высшее командование...
Шенк нахмурил подбритые брови и сердито посмотрел на Шмарина. Тот кричал злым, срывающимся голосом:
— Плевать хотел! Не знаешь, что ли, — Гайде давно заплачено, в нашей торбе сидит. Ты кто такой, чтобы нос задирать?
— В самом деле, господин капитан, — примирительно начал Курбатов. — Обстановка может перемениться...
Шенк встал и взял под козырек:
— Я сказал, господа! Благодарю — как это? — хорошее угощение. Карол!
Ординарец распахнул двери, и чехи вышли. Шмарин побежал за ними:
— Сукин сын! Водку лакать горазд, а дела от тебя нет? Покажу кузькину мать!
Курбатов и Адаматский подхватили его под руки.
— Успокойтесь, Кузьма Антипыч! Никуда они не денутся, все равно воевать будут...
— Пусти, Володимер! Я его укорочу!
— Напрасно гневом душу распаляете, — уговаривал Адаматский.
— Бросьте, Кузьма! Начнем без них, а потом и чехи к нам пристанут. Поймите, — им некуда деваться, офицеры на нашей стороне, сами слышали...
Глава 14
СОБЫТИЯ В ЗЛАТОГОРЬЕ
К начальнику чехословацкого эшелона, стоявшего в Златогорье, полковнику Суличеку пошел Ковров и два члена Совдепа.
Небольшое купе было заполнено клубами табачного дыма. Сидевший в купе полковник невозмутимо посасывал трубку, исподлобья рассматривая сидевших перед ним трех большевиков. «Шваль! Что они скажут?»
От дыма першило в горле, Ковров покашливал. Он сказал Суличеку, что нахождение крупной воинской части на территории города беспокоит местные власти, волнует население. Может произойти кровопролитие.
— Не мое дело. Дальше! — равнодушно произнес Суличек.
Ковров прищурился и в упор посмотрел на офицера. Он едва сдержал закипевший гнев. Ну, хорошо же! Спокойно он заявил, что Златогорский Совет рабочих и солдатских депутатов поручил ему, председателю, потребовать от командования эшелона немедленной сдачи оружия или ухода части из города.
— О-о! Потребовать? — спросил полковник. Это было уже совсем смешно: босяки смеют чего-то требовать!
— Да, потребовать. Мы — местная власть и требуем сдачи оружия.
— Сумасшедший дом! — процедил Суличек. — Какая власть? Моя? Нет! Сдавать оружие? Кому? Вам? По какому праву? Нет! Никому. Напрасно тратить слова.
Суличек говорил отрывисто, с усилием. Высказав все, он облегченно откинулся к стене вагона и нещадно задымил трубкой.
— Так! — стискивая зубы, сказал Ковров. — Категорически?
— Да. Никому.
— Тогда мы требуем вывода части из города. Иначе мы снимаем с себя, ответственность.
— Мы подумаем, — небрежно бросил Суличек и приказав ординарцу: — Ярослав, проводи граждан из вагона!
На вокзале в салоне первого класса делегацию ждали командиры отрядов. Вошли Ковров и его спутники. По их хмурым лицам командиры поняли, что переговоры ни к чему не привели.
— Да, товарищи, не получилось, — сказал Ковров.
В салоне наступило молчание.
Быстрым взглядом Ковров осмотрел всех, подошел к столу и, твердо опершись руками, сказал, что под любым предлогом состав нужно вывести за город в безлюдное место и, окружив его там, под угрозой немедленного применения силы, заставить белочехов сдать оружие.
Можно было, конечно, предпринять и более крутые меры, например, пустить состав под откос. Но Ковров не ставил задачи уничтожения воинской части. Он хотел только разоружить ее и надеялся добиться этого без кровопролития. Если будет оказано сопротивление — что ж, тогда придется вступить в бой...
— Павел Васильевич! — встал один из командиров. — А если нам попросту выпроводить чехов из Златогорья? Ну, положим, в Мисяж или Челябинск. Пусть там разбираются...
— Ни в коем случае! — быстро отозвался Ковров. — Подумайте, что вы предлагаете: из своего дома подбросить головешку соседу! Нет, так пролетарии не поступают! Возьмем оружие — пусть идут на все четыре стороны. Ну, ну, не вешать голов! Приступайте к выполнению операции! Желаю удачи!
Он остановил Степана Когтева и крепко пожал ему руку:
— Береги себя, дядя Степа. Зря под пули не лезьте. Нам надо взять эшелон без кровопролития...
— Сделаем все по-доброму, Павел Васильевич...
Через четверть часа из депо вышла маневровая «овечка». Покаталась по путям, переходя с одного на другой, и на малом ходу подошла к эшелону.
Из будки спустился Когтев. Вытер руки ветошью, озабоченно осмотрел паровоз, кинул взгляд на состав и неторопливо пошел к часовым. Его проводили к начальнику эшелона.
Полковник сидел все на том же месте и встретил Когтева недобрым взглядом. Видимо, ультиматум Совдепа его все же обеспокоил.
— Ну? — буркнул он.
— Приказано вывести ваш эшелон на главный путь.
— Зачем? Знаешь?
— Для отправки в Челябинск — так дежурный говорил.
Когтев зорко взглянул на полковника и заметил, что тот колеблется.
Суличек давно добивался отправки эшелона в Челябинск. Там стояли крупные части корпуса и было более безопасно, чем в Златогорье. Тревожило его и настроение солдат. Каждый день они общались с местным населением и проникались большевистским духом. Он знал, что в ротах уже ходят слухи: высшее командование продалось англо-французам, офицеры намеренно не везут солдат на родину, хотят вовлечь их в борьбу против большевиков, против Советской власти. Лучший выход — поскорее выбраться отсюда. Солдаты успокоятся — ведь едут на родину.
Он взглянул на машиниста, переминавшегося перед ним, и кивнул:
— Делай! Смотри — хорошо делай!
— Сделаем! Наше дело таковское — погудел да поехал...
Все так же неторопливо Когтев вернулся к паровозу, прицепил его к эшелону, дал гудки и повел состав на главный путь. Проехали мимо пустынного перрона, пересекли стрелки, стали удаляться от города. Шлейф густого дыма тащился за паровозной трубой, волочился по пригородным огородам. Дым был черный, тяжелый: угля Саша не жалел.
