мог найти денег хотя бы на публикацию. Не мог или не хотел? Ведь эти записки не слишком вписывались в «героическую»[95] концепцию музея! Уж больно покорными и обреченными смерти представали в них евреи. Да и по отношению ко всем членам «зондеркоммандо» тогда еще преобладали черно-белые краски.
Прошло еще двадцать два (!) года, пока, наконец, в 1977 году Волнерман не смог осуществить это издание сам, на свои средства![96] Тогда же, в 1977-м, вышла и другая книга Волнермана — и тоже за собственный счет: книга памяти местечка Освенцим, над которой он работал всю жизнь. Тиражи обеих привезли одновременно — 10 декабря, а через два дня — в день своего 65-летия и в последний день Хануки — Волнерман умер.
Иначе как катастрофой нельзя назвать и судьбу оригинала этой рукописи, и судьбу ее первого издания в Израиле. На протяжении тех долгих лет, пока Волнерман и Яд Вашем вели друг с другом безуспешные переговоры, копия рукописи находилась во владении семьи Волнермана. Там же, по сообщению Иосифа Волнермана (сына X. Волнермана), находится она и сейчас.
Поскольку ознакомление с самой рукописью оказалось затруднено, источниками текста для нашей публикации послужил микрофильм, сделанный с копии Волнермана и хранящийся в архиве Яд Вашем[97], а также книжное издание на идиш 1977 года.
Но потребовалось еще 22 года, пока эти записки Градовского дождались своего перевода на европейские языки[98]. Впрочем, служебный — для нужд сотрудников Музея в Освенциме — перевод на польский язык был сделан еше в конце 1970-х годов, но полностью, по нашим сведениям, он до сих пор не опубликован.
В марте 1999 года «В сердцевине ада» впервые выходит на немецком языке — в сборнике «Терезинцы: материалы и документы», приуроченном к 55-летию уничтожения семейного лагеря в Аушвице[99]. Увы, и эта публикация была избирательной и частичной. В нее вошла лишь повествующая об этом глава «Чешский транспорт» в прямом переводе с идиш, с примечаниями и предисловием Катерины Чапковой; к публикации была впервые приложена фотография Залмана Градовского и его жены. Первая же и третья части рукописи Градовского («Лунная ночь» и «Расставание») были вовсе опущены, а вторая («Чешский транспорт») давалась со множеством купюр, сделанных в соответствии с их «уместностью» или «неуместностью» в разговоре о чешском транспорте[100]. Этот провинциальный патриотизм явился сквозной и малоприятной особенностью первых восточноевропейских публикаций. Если публикация готовилась в терезинском контексте, то печатался только фрагмент про «семейный лагерь», если же в аушвицком — то только про Ауш-виц (и даже обозначающие купюры отточия проставлялись не всегда).
Просто поразительно, насколько все перечисленные публикаторы были равнодушны к тому чуду, что находилось в их руках! Даже бросающаяся в глаза художественность, с которой написан текст Градовского, вызывала у той же К. Чапковой чуть ли не сомнение: а мог ли такое и так описать какой-то там член «зондеркоммандо»?[101]
Иными словами, повсюду Градовский становился жертвой различных идеологических конструкций и музейных «концепций».
И вот, повторюсь, сухой остаток: ни в одной из крупнейших экспозиций мира, посвященных Шоа, вы и сегодня не найдете его имени!
6
Первым переводчиком текстов Залмана Градовского на русский язык был врач Яков Абрамович Гордон.
Он родился в Вильно 30 июня 1910 года. В момент нападения Германии на СССР работал врачом в местечке Озеры близ Гродно. 13 июля 1942 года вместе с братом его схватило гестапо и обвинило в помощи партизанам, совершившим накануне успешный налет на Озеры. Братьев зверски избили, но ни признания в соучастии, ни сведений о местах, где скрывались партизаны, от них не добились. Из Озер их доставили в тюрьму Гродно, возили в гестапо на Народомещанскую улицу, но и здесь они не признали обвинения. Наконец, 12 ноября 1942 года их перевели из тюрьмы в лагерь Келбасин, где Гордон встретил своих родителей и где он снова стал работать врачом[102]. После ликвидации лагеря 19 декабря Гордон вернулся в Гродненское гетто пешком вместе с последними 2000 евреев, избежавшими участи большинства. В Гродно он встретил свою жену и детей. Спустя месяц, 19 января 1943 года, началась ликвидация гетто, продлившаяся пять дней. Евреев согнали в синагогу и оттуда снова конвоировали в Келбасин-Лососно — прямо для погрузки в вагоны.
Эшелон с Гордоном и его семьей отправился из Лососно 21 января в 18.00 и уже через сутки с небольшим его встречали аушвицкая рампа, прожекторы, овчарки, палочное битье — одним словом, селекция. Своими глазами он видел, как его жена и дети залезали в грузовик… Сам он после всех процедур в приемном 22-м и ночи или двух в распределительном 19-м блоках попал 25 января в 26-й рабочий блок со специализацией на строительстве дорог. Дробление камней кайлом, укладка гравийно-щебневой подушки — эта была тяжелейшая физическая работа в сочетании с побоями, недоеданием и антисанитарией. В марте, дойдя до веса 38 кг и как врач понимая, что долго он так не протянет, Гордон обратился в 12-й блок — лазарет, где рассказал врачу Каролю Орловскому, что он тоже врач, и попросил о трудоустройстве по профессии. Гордона, уже почти «доходягу», перевели сначала в 22-й (приемный) блок, где он проработал до середины апреля 1943 года, а потом в 3-й («резервный») блок, где находились выздоравливающие узники, выписанные из больницы. Все это происходило в секторе Б лагеря Биркенау, но 9 августа 1943 года Гордона перевели в 21 — й блок базового лагеря в Аушвице-1, в хирургическое отделение больницы. Здесь ситуация в целом была получше (имелась вода, соблюдалась гигиена и т. д.), но по соседству вместо «зондеркоммандо» оказался «штрафкоммандо» —11-й блок с его знаменитой «стеной смерти», где жизнью и смертью заключенных заправляло политическое управление лагеря.
В 21-м блоке Гордон оставался до самого освобождения 27 января 1945 года, сумев избежать и обшей эвакуации лагеря, и ликвидации оставшихся. Он входил в состав Комиссии, в тот же день составившей первый акт о национал-социалистических преступлениях в концлагере Аушвиц. Его имя как врача, свидетельствующего о преступных медицинских экспериментах над узниками Аушвица, упоминается в «Сообщении ЧГК о чудовищных преступлениях германского правительства в Освенциме» от 8 мая 1945 года[103].
Наконец, 5 марта 1945 года Яков Гордон не только скрепил своей подписью факт обнаружения Ш. Драгоном рукописей Залмана Градовского, написанных на идиш, но и с листа перевел на русский язык его «Письмо из ада», или «Письмо потомкам»[104]. Этот перевод более нигде не всплывал, как и сведения о самом докторе Якове Гордоне. Записную книжку он лишь бегло пролистал и пробежал глазами: полный ее перевод, даже самый скорый, потребовал бы куда большего времени.
Вторым по счету переводчиком стал Меер (Меир) Львович Карп (1895–1968) — советский генетик и знаток еврейских языков.
С детства он жил в Киеве, в юности (после революции) побывал в Палестине, а вернувшись, жил в Крыму, в еврейской коммуне Войя-Нова; тогда же организовывал на Украине детские дома для беспризорных еврейских детей. С 1930 года он обосновался в Москве, где окончил Тимирязевскую академию, аспирантуру по генетике на биологическом факультете МГУ и защитил кандидатскую диссертацию. После защиты работал в Институте животноводства, а затем в Институте генетики, у Н.И. Вавилова. После ареста Н.И. Вавилова в 1941 году и прихода в институт Т.Д. Лысенко ушел из института и был принят в Институт ботаники АН УССР, но после войны вернулся в Москву, а в 1948 году, после известной сессии ВАСХНИЛ, был принят в Ботанический институт АН СССР в Ленинграде. Главной сферой его научных интересов была генетическая теория селекции.
В еврейских кругах М. Карп считался знатоком идиш и иврита, одно время даже работал над собственным учебником иврита. В начале февраля 1953 года его арестовали и осудили за сионизм на 10 лет (и это уже после смерти Сталина и отмены дела врачей!), которые он провел в Тайшете, освободившись в
