«зондеркоммандо»] делается попытка переложить вину на других, и самих по себе жертв, с тем чтобы — к собственному облегчению — их сознание уже никогда не стало бы безвинным»[326].
И все же по существу Примо Леви не слишком сгущает краски, когда называет случай «зондеркоммандо» экстремальным в коллаборационализме[327]. Он обратил внимание и на такой феномен, как своеобразное «братание» эсэсовцев, работавших на крематориях, с членами «зондеркоммандо»: первые держали вторых как бы за «коллег», отчего — несмотря на свои истинно арийские котурны — эсэсовцы не считали для себя зазорным играть с ними в футбол[328], поддерживать сообща черный рынок и даже вместе выпивать[329].
Быть может, самым ярким проявлением этого Kameradschaft (сотоварищества) являлись отношения Менгеле и Нижли. Врач-эсэсовец, член партии, приказал (а на самом деле — доверил!) презренному жиду Нижли (тоже врачу) сделать аутопсию застрелившегося эсэсовского полковника[330]. Подумать только: врач-еврей, которому согласно нюрнбергским законам и приближаться к немецкому пациенту запрещено, кромсает скальпелем драгоценную арийскую плоть! И где? В Аушвице!
9
Утонченная интеллектуальная констатация Леви феномена «братания» и условной коллегиальности между членами СС и «зондеркоммандо» не рассчитана на то, чтобы стать методологией. Уж больно она эксклюзивна и выведена из исторического контекста, в котором различие между теми и другими настолько огромно, что само это наблюдение и его эмпирическая подоснова едва-едва различимы.
Однако именно как методологию восприняла ее ученица Леви Регула Цюрхер из Берна: встав на ее рельсы, она и докатилась, пожалуй, дальше всех. Ничтоже сумняшись, она просто соединила членов «зондеркоммандо» и эсэсовцев на крематориях в некое общее, по-будничному звучащее, понятие — «персонал установок по массовому уничтожению в Аушвице»[331]. Конечно, разбирая по пунктам их «работу», их «быт», их «менталитет» и т. д., она рассматривает их раздельно, как подгруппы этой группы, но черта уже перейдена, и рельсы сами ведут куда надо. Возьмем критерий антисемитизма: ага, у СС — он есть, а у «зондеркоммандо» — нет. А вот критерии «жажды выжить», «стремления к обогащению»: эти критерии, видите ли, есть у обоих подгрупп этого «персонала»! И еще они отличаются по степени «развязанности рук»[332]. И так далее…
Вместе же взятые, единые в этом и различные в том, они все равно формируют пресловутый «персонал». Так профанируется методология учителей!
Р. Цюрхер предлагает различать среди членов «зондеркоммандо» четыре подгруппы: а) потенциальные самоубийцы, б) борющиеся за жизнь любой ценой, но оправдывающие это тем, что им предстоит рассказать обо всем миру, в) организаторы подполья и повстанцы и г) «роботы», не сохранившие никаких человеческих чувств. Вместе с тем это никакие не типы, а разные состояния все одного и того же — состояния души членов «зондеркоммандо». Каждый из них, может быть, прошел через ту или другую комбинацию этих состояний, ставших для него своего рода этапами.
Результат же, к которому приходят Леви и его ученица, банален: наряду с «черной зоной» — местообитанием абсолютного зла — существует, оказывается, некая «серая зона», которую, со стороны СС, манифестирует, например, Курт Герштейн[333], а со стороны «зондеркоммандо», надо полагать, подготовители восстания.
Итак, в глазах многих евреев на членах «зондеркоммандо», как и на членах юденратов, лежит каинова печать предательства и соучастия в геноциде.
Именно эта установка на многие десятилетия была определяющей в отношении к «зондеркоммандо» со стороны широкого еврейского сообщества, а отчасти и со стороны историков. Развиваясь по законам черно-белого мифотворчества, это обстоятельство, безусловно, отразилось и на истории публикации их бесценных рукописей.
Но настоящей «серой зоной» была та общественная атмосфера, которая их обволакивала.
Разве перед селекцией на рампе и в бараке спрашивали у Градовского или Лангфуса, а не хотели бы они попробовать себя в такой новой для себя и «аттрактивной профессии» как работа в «зондеркоммандо» (с приложением должностных инструкций)? Выбор, который им тогда оставался, — это не выбор между 100-граммовой и 500-граммовой пайкой, а выбор между жизнью и смертью, между принятием навязываемых условий и прыжком в пылающую яму или гудящую печь[334].
И я не знаю, что сделали бы всеми уважаемые Примо Леви или Ханна Арендт, если бы они оказались на месте этих проклятых предателей и сопалачей. Прыгнули бы они в печь?
Осмелюсь напомнить, что именно члены «зондеркоммандо» — они, и только они — долго вынашивали и в конечном счете пусть спонтанно, но осуществили единственное в истории Аушвица- Биркенау восстание, все участники которого геройски погибли.
Что одним действующим крематорием после восстания стало меньше.
Что именно они оставили — написали и спрятали — самые многочисленные и самые авторитетные свидетельства о том, что там происходило (и не их вина, что до нас дошло всего лишь восемь из них).
«Зондеркоммандо» — это не штабная, а штрафная рота и ее члены— это штрафники, но рвущиеся в бой и надеющиеся на то, что кровью смоют с себя тот подлый позор, на который их обрекли враги, и еще на то, что весь мир признает и зачтет им не только их малодушие и преступления, но и их подвиги.
II. Уничтоженный крематорий: смысл и цена одного восстания
1. Диспозиция сопротивления: польский и еврейский центры
Как непосредственные носители главного людоедского секрета Третьего Рейха члены «зондеркоммандо» были априори еще более обречены на смерть, чем их жертвы. Прямых инструкций, предписывающих сменять «зондеркоммандо», скажем, каждые четыре месяца или полгода, не было — иначе бы немцы их строго исполняли, а в самих акциях исполнения прослеживалась бы более строгая периодичность, нежели это было на самом деле. Но угроза висела над ними каждый день, каждый час и каждую минуту. При этом немцы, конечно, ценили их опыт[335] — живые они были им все же полезнее, чем безвредные мертвые; да и обучать новеньких в самый разгар запарки с венгерскими евреями было некогда.
Отсюда тактика, она же стратегия, самой «зондеркоммандо» — выбрать момент, восстать, вывести из строя печи и газовни, перерезать проволоку и прорваться за пределы лагеря, а там, там — на волю. В Татры, в Бескиды, например! К партизанам!
Иными словами, достойной целью восстания представлялся именно массовый и успешный побег[336]. То же самое, к слову, было и в других лагерях смерти — Треблинке и Собиборе.
Кстати, о побегах. Сами по себе еврейские побеги были сравнительной редкостью — шансов на успешный побег у них практически не было. Без больших надежд на сочувствие и помощь со стороны
