– Я сама не вегетарианка, – закончила Рипли, – но надо хотя бы иметь уважение к тварям, которых мы жрем каждый день!
– Разве хвосты нельзя так сварить? – осторожно спросил я.
– Можно. Но я говорю не об этом, а об уважении.
Она вогнала топор в дерявянный пень.
«Сумасшедшая», – мелькнуло у меня в голове.
Из коридора донесся скрежет аллюминия по бетону – видимо, Пас тащил кастрюлю с очищенным луком. Рипли выглянула за порог и сказала в полумрак:
– В угол поставь, не надрывайся. Здорово же тебя прихватило!
Я не понял, о чем она говорит, пока не вышел в коридор и не увидел Паса. Он шмыгал носом, тер глаза, а его веки и ноздри выглядели так, словно их натерли смесью красного перца с песком.
– Надо было нож водой сбрызнуть! – сочувственно вздохнула кухарка и, без труда подхватив наполненную кастрюлю, унесла ее в глубину темного помещения. – Иди сюда, промоешь лицо.
В комнате вспыхнул свет, и я увидел у стены большую чугунную ванну, до половины заполненную водой и очищенной картошкой. На полу, вокруг внушительной горы очистков, стояли шесть деревянных табуретов. Рипли открыла кран и поманила Паса.
– Давай, промывай. Только промывай, а не три руками.
Пас принялся умываться, все еще шмыгая носом. Было видно, что ему очень плохо. Пару раз в жизни мне тоже приходилось чистить лук, когда я помогал маме на кухне, и слезы из глаз текли, но мне бы и в голову не пришло, что можно довести себя до подобного состояния.
– Ну как? – спросила у него Рипли через пару минут.
– Нормально, – страдальческим голосом сообщил Пас.
– Вот и славно. Пошли, я вам там кое-что приготовила.
Мы выбрались в коридор следом за ней. По радио сообщили о новом транспортно-пассажирском коридоре из Австралии в Индию.
– Что у тебя с ухом? – подозрительно покосился на меня Пас, все еще шмыгая носом.
– Расчесал, – ляпнул я первое, что пришло в голову.
Идущая впереди кухарка никак не отреагировала на мою ложь, хотя явно все слышала. Мне даже представилась усмешечка на ее губах.
Из полутемного коридора мы свернули сначала в кухню, а затем в раздаточную, за которой находился небольшой, но очень уютный зал. Это ничем не напоминало камбуз учебки – здесь столы были квадратными, а не прямоугольными, каждый был накрыт скатертью, и возле каждого стояло по четыре стула, а не по восемь.
– Это что, «глубинка»? – шепотом спросил меня Пас.
– Кажется, да, – ответил я, хотя сам ни разу не видел камбуз для погружающегося состава.
Мне показалось странным, что на такой тихой, можно сказать, захолустной базе есть люди, уходящие в глубину. Словно в подтверждение моих сомнений вспомнился запах протухшего «рассола» возле аппаратного класса. Но если есть камбуз для глубинников, то должны быть и сами глубинники. А о глубинном пайке среди курсантов ходила масса легенд. Поговаривали, что в него входят не только шоколад, творог и сметана, но еще икра и красное вино.
– Вон за тот столик садитесь, – Рипли показала на места у окна, а сама направилась к раздаточному окошку.
Мы сели.
– Интересно, она охотник или наемный персонал? – еле слышно спросил я.
– Хрен ее знает, – Пас коротко пожал плечами.
Через минуту Рипли вернулась с подносом, на котором стоял наш ужин. Она принялась расставлять тарелки, а мы с Пасом рты раскрыли, разглядев заработанное изобилие. Там были остатки недоеденного за ужином салата из помидоров и огурцов, там были холодные закуски из красной рыбы, а на горячее оказалось настоящее картофельное пюре со шницелем. Я чуть слюной не подавился, глядя на неожиданную роскошь предложенного угощения.
– Это и есть глубинный паек? – сглотнув, спросил Пас.
– Остатки, – ответила Рипли. – Если хотите, могу принести творог с изюмом. Его здесь не очень охотно едят. Остается.
– Хотим! – хором ответили мы.
Кухарка усмехнулась и ушла за творогом.
– По-твоему, катетер в спине не стоит такого питания? – поддел я Паса.
Он не ответил, и мы налегли на еду. В первые же секунды мои скулы заболели от перегрузки слюнных желез. Мир вокруг сколлапсировал до ограниченного пространства стола, а сам я превратился в один сплошной, непрерывно функционирующий пищеварительный аппарат. Моему эго было вежливо предложено отступить на второй план и не вмешиваться в физиологию поглощения пищи. Эго не возражало. Оно спокойно и тихо замерло, терпеливо ожидая сладостного состояния, которое неприменно наступит вслед за полным и окончательным насыщением. Время также утратило свое значение, оно словно вообще перестало существовать – наличие четвертой координаты пространственно-временного континуума выражалось только в уменьшении количества еды в наших тарелках.
