но могила, в которой никто не лежит, это чересчур, правда? Поэтому мы посадили вишню. Она цветет каждую весну. И когда я вижу цветы, это утешает меня.
– Красивое дерево. И место очень красивое.
– Рорк, твои родные – фермеры. Из поколения в поколение. – Когда он поднял глаза, Синеад улыбнулась ему. – Мы держались за землю, чего бы это нам ни стоило. Мы упрямые, горячие, и работаем до самой смерти. И ты такой же.
– А я много лет пытался избавиться от своих корней. И не оглядывался на прошлое.
– На
– Если бы он не пытался, я бы не ушел от него и не стал бы тем, кто я есть. Я… Когда я вернусь в Нью- Йорк, я тоже посажу у себя вишню. Непременно.
– Хорошая мысль. Ты ведь женат, верно? На одной из нью-йоркских «гарда»?
– Она чудо, – сказал Рорк. – Моя Ева.
Его тон тронул Синеад.
– Но детей у вас нет?
– Пока нет.
– Что ж, времени впереди еще много… Конечно, я видела ее фотографии. Я много лет собирала вырезки из газет. Ничего не могла с собой поделать. Она выглядит сильной. Думаю, такой ее сделала жизнь.
– Да.
– В следующий раз привези ее с собой. А пока что нужно подумать, где тебя устроить.
– Устроить?
– А ты думал, от нас так легко удрать? Нет уж, ты останешься по меньшей мере на ночь и встретишься с остальными членами семьи. Дашь им возможность познакомиться с тобой. Это будет очень важно для моих родителей и братьев, – добавила она, не дав Рорку открыть рот.
– Миссис Лэнниган…
– Для тебя я – тетя Синеад.
Рорк негромко рассмеялся:
– Вы выбили у меня почву из-под ног.
– Раз так, держись за воздух, – весело сказала она и взяла его за руку. – Потому что это только цветочки.
ГЛАВА 17
Ева опросила две дюжины официальных владельцев машин с ковриками, волокна которых были обнаружены на телах жертв. В конце концов она очутилась в двухкомнатной квартирке маленькой старушки, которая пользовалась своей машиной, чтобы возить других старушек на воскресную мессу. Здесь пахло кошками и лавандой, и Ева не знала, какой из двух запахов хуже. Кроме того, ей пришлось пить слабый чай со льдом, потому что ничего другого у миссис Эрнестины Макнамара не было.
– Это так интересно! Конечно, история жуткая, но я ничего не могу с собой поделать. Надо же, меня допрашивает полиция… И это в моем возрасте! Знаете, ведь мне восемьдесят шесть лет.
«И меньше тебе не дашь», – кисло подумала Ева.
Эрнестина была крошечной, сухой и бесцветной. Казалось, годы выбелили ее. Но она еще довольно бодро двигалась по кухне в старых розовых шлепанцах, то воркуя со своими кошками, то гоняя их. Кошек было не меньше дюжины, и, судя по звукам, доносившимся до Евы, они активно размножались.
Интересно, в своем ли уме эта Эрнестина?
Ее лицо было похоже на морщинистый шарик с выдающимися вперед зубами, а парик криво сидел на макушке и напоминал обесцвеченные колосья пшеницы. Бесформенный комбинезон мешком висел на том, что осталось от ее тела.
«О боже! – взмолилась Ева. – Если ты есть, не дай мне дожить до таких лет. Это слишком страшно».
– Миссис Макнамара…
– О, зовите меня Эрнестина, как все остальные… Можно посмотреть на ваш револьвер?
Ева пропустила мимо ушей сдавленное фырканье Пибоди.
– Миссис… Эрнестина, мы не носим револьверов. Полицейские вооружены пистолетами. Я хотела поговорить о вашем фургончике…
– Как бы вы ни называли эту штуку, из нее можно выстрелить и здорово всыпать мерзавцу. Она тяжелая?
– Не очень. Фургон, Эрнестина. Ваш фургон. Когда вы пользовались им в последний раз?
– В воскресенье. Каждое воскресенье я вожу несколько человек к десятичасовой службе в церкви Святого Игнатия. Большинству моих подруг трудно проделать такое расстояние пешком, а автобусы… Людям моего возраста тяжело запомнить расписание. Кроме того, так веселее. Знаете, я ведь была «ребенком- цветком».
Ева захлопала глазами.
– Цветком?
– Неужели вы ничего не слышали о «детях-цветках»? – Эрнестина пронзительно хихикнула. – Конечно, это было очень давно. В шестидесятых. Правда, я тогда уже была далеко не ребенком… Но все равно это было очень весело. Теперь я снова стала католичкой. Так удобнее.
– Не сомневаюсь. Кто-нибудь имеет доступ к вашему фургону?
– Ну… В гараже есть один славный мальчик. Присматривает за моей машиной. И берет с меня всего лишь половину платы, представляете? Очень хороший мальчик.
– Мне бы хотелось знать его имя и адрес гаража.
– Зовут его Билли, а гараж на Восемнадцатой Западной, на пересечении с Седьмой авеню. Всего в квартале отсюда, так что добраться легко. По воскресеньям я беру машину и оставляю ее… Да, и в третью среду месяца, когда у нас проходят собрания общины.
– Кто еще водит вашу машину или имеет к ней доступ? Друзья, родственники, соседи?
– Насколько я знаю, никто. У сына своя машина. Он живет в штате Юта. Стал мормоном. А дочь в Новом Орлеане, она поклонница культа вуду. Еще у меня есть сестра Мэриан, но она больше не водит машину. И внуки…
Ева послушно записывала имена внуков, правнуков и – о господи! – всех родственников до неизвестно какого колена.
– Эрнестина, мне нужно ваше разрешение проверить фургон.
– О боже! Вы думаете, что его могли использовать для совершения
– Да уж, – согласилась Ева.
Оказавшись наконец на улице, Ева втянула в себя влажный, липкий воздух, как родниковую воду.
– По-моему, я проглотила клок шерсти, – сказала она Пибоди.
– На вас столько кошачьей шерсти, что из нее можно соткать ковер. – Пибоди отряхнула форменные брюки. – На мне тоже. Почему старухи так любят кошек?
– Кошки – славные существа. У меня тоже есть кот. Но если я начну коллекционировать их, как марки, пристрели меня.
– Можно включить это в протокол, мэм?
– Лучше помолчи. Давай поговорим с Билли, этим добрым самаритянином из платного гаража.
«Добрый самаритянин… Держи карман шире!» – подумала Ева.
Билли оказался высоким и гибким негром с желтовато-карими глазами, прикрытыми солнечными очками янтарного цвета. Его ноги украшали ботинки на огромной платформе за пятьсот долларов. Очки, ботинки и золотые серьги в ушах едва ли были по карману работнику маленького гаража в Нижнем Манхэттене.
– Мисс Эрнестина! – Его улыбка была радостной и невинной, как рождественское утро. – Разве она не чудо? Дай бог мне быть таким же в ее возрасте! По ней можно часы проверять. Каждое воскресенье она
