Но он был опять опоен сонным зельем, и пробудить его было невозможно.
Печальная, удалилась она утром в свой уединенный лесной домик. Однако же люди в доме слышали ее жалобные стоны и рассказали о том жениху, при этом ему пояснили, что он и не мог ничего слышать, потому что ему было подсыпано сонное зелье в вино.
На третий вечер опять повернула королевна свое волшебное кольцо и сказала: «Платье — мерцающее, как звезды».
Когда она в этом платье явилась на празднество, невеста совсем потеряла голову (тем более, что оно великолепием своим далеко превосходило оба первые платья) и сказала: «Я непременно должна его иметь».
Королевна отдала и это платье за разрешение провести ночь у дверей спальни жениха. Но на этот раз жених не выпил вина, которое ему поднесено было перед отходом ко сну, он вылил его за кровать.
И когда все в доме затихло, тогда он услышал взывавший к нему голос:
И вдруг сознание его прояснилось. «Ах, — воскликнул он, — как мог я так бесчестно поступить! Видно, что этот поцелуй в правую щеку при свидании с моими родителями меня отуманил! Он — главная причина моего вероломства!»
Тут он вскочил, взял королевну за руку и привел ее к кровати своих родителей. «Вот моя настоящая невеста! И если я женюсь на другой, то поступлю весьма дурно!» — так сказал он.
Родители, услыхав от него, как было дело, согласились. Тотчас вновь зажжены были свечи в зале, принесены были и литавры, и трубы, друзей и родных вновь пригласили явиться на истинную свадьбу, которую и отпраздновали очень шумно и весело.
Отвергнутой невесте в виде вознаграждения были предоставлены чудные платья королевны — и та была очень довольна.
194. Хлебный колос
Некогда, когда Господь Бог сам жил на земле и сама земля была гораздо плодороднее, чем теперь, тогда в колосе было не пятьдесят-шестьдесят, а четыреста-пятьсот зерен. Тогда и зерна на стебле шли снизу доверху, и весь этот стебель составлял один сплошной колос.
Но, как водится между людьми, в изобилии они не придают значения благодати Божией и становятся по отношении к ней равнодушными и легкомысленными.
Однажды шла какая-то женщина мимо хлебного поля, и ее ребенок, бежавший около нее вприпрыжку, свалился в лужу и запачкал себе одежонку. Тогда мать сорвала полную горсть чудных колосьев и вычистила ими платье ребенка. Когда Господь, как раз в это время проходивший мимо, увидел, что она делает, то он разгневался и сказал: «Отныне стебли хлебных растений не должны более иметь колосьев, люди недостойны ниспосылаемых им благ». Находившиеся в ту пору вблизи от Господа перепугались, пали перед ним на колени и молили, чтобы он хоть что-нибудь оставил на конце стебля у хлебных растений: «Если мы сами даже и недостойны того, то даруй ради ни в чем неповинных кур, а не то им придется помереть с голоду».
Господь, который уже вперед знал, что куры будут в зерне нуждаться, снизошел до этой просьбы. Вот на верхуто стебля и до сих пор еще остался колос в таком виде, как он тогда был.
195. Могильный холм
Богатый мужик стоял однажды у себя во дворе и окидывал взглядом свои поля и сады; хлеба были всюду чудесные, а плодовые деревья гнулись под множеством плодов. Зерно прошлого года еще такими грудами лежало на чердаке, что балки едва-едва выносили его тяжесть.
Потом пошел он в хлев: там стояли откормленные быки, жирные коровы и сытые гладкие лошади.
Вернулся он в свою комнату, бросил взгляд на железные сундуки, в которых лежали его деньги.
В то время, как он там стоял, озирая свое богатство, вдруг кто-то сильно постучался к нему; но постучался не в дверь его комнаты, а в дверь его сердца…
И та дверь отворилась, и он услышал голос, говоривший ему: «Много ли пользы принесло твоим близким все твое богатство? Снисходил ли ты к нужде бедных? Делился ли ты своим хлебом с голодными? Довольствовался ли ты тем, чем обладал, или желал все большего?»
Сердце не замедлило с ответом на вопросы того голоса: «Да, я был жесток и неумолим и никогда не делал добра моим близким. Когда приходил ко мне бедняк, я отвращал от него взоры. О Боге я позабыл и думал только об увеличении моего богатства. И если бы даже мне принадлежало все то, что существует на свете, мне и того было бы мало…»
Услышав этот ответ сердца, мужик страшно перепугался; колени начали у него дрожать, и он должен был присесть на лавку.
Тут кто-то опять постучал, но на этот раз у дверей комнаты. То был его сосед, бедняк, у которого на руках была целая куча деток, которых он не мог прокормить.
«Знаю я, — подумал бедняк, — сосед у меня богат, но и жесток; не думаю, чтобы он мне помог, но детки мои хлеба просят — так вот, надо попытаться…»
И вот он сказал богачу: «Знаю я, что ты нелегко расстаешься со своим добром, но я нахожусь в положении безвыходном: дети мои голодают, ссуди ты меня четырьмя мерами ржи».
Богач долго и пристально смотрел на него, и первый луч доброты стал по капельке растоплять ледяную кору скупости. «Четырех мер взаймы я тебе не дам, — сказал он, — а подарю тебе целых восемь мер, но обязав тебя одним условием». — «Что должен я сделать?» — спросил бедняк. «Когда я умру, ты должен будешь провести три ночи на моей могиле».
Не совсем по сердцу бедняку пришлось это условие, но в той нужде, в которой он находился, он готов был на все согласиться; и поэтому он отвечал богачу утвердительно, и понес хлеб домой.
Казалось, что богач предвидел то, что его ожидало: три дня спустя он умер скоропостижно; никто не знал, как это случилось, но никто и не думал о нем горевать.
Когда богача похоронили, бедняк вспомнил свое обещание; он бы и не прочь был с этим обещанием развязаться, но он думал так: «Он оказался по отношению ко мне добрым, я насытил своих голодных деток его хлебом, да если бы этого не было — я дал обещание и должен его сдержать».
При наступлении ночи пошел он на кладбище и присел на могильный холм богача.
Кругом была тишина; только месяц светил на могилы, да изредка пролетала сова, оглашая воздух своим жалобным криком.
При восходе солнце бедняк благополучно вернулся домой; и вторая ночь прошла точно так же спокойно. Под вечер третьего дня бедняку было как-то особенно жутко: ему все казалось, что ему еще предстоит пережить что-то страшное.
Подойдя к кладбищу, он увидел у его ограды человека, совершенно ему незнакомого.
