Короля отравила молодая девушка из соседней деревни. Эта особа (впрочем, совершенно неповинная в болезни Н. Комбе) должна была сделаться женой одного из приближенных короля. На ее несчастье, невольник, принадлежавший ее брату, убил свободного человека, близкого приятеля колдуна, поссорившись с ним на каком-то празднике. По местному праву, родственник или друг убитого свободного человека мог требовать в отмщение смерти того, кому принадлежит раб-убийца. Брат несчастной невесты, спасая свою жизнь, нужную, по его мнению, для блага отечества, успел склонить короля к замене себя своей сестрой. Она, по словам колдуна, с целью убить Н. Комбе отравила его кушанье. Разумеется, все обвинение, совершенно бездоказательное, было построено на участии сверхъестественных сил, открывших преступницу, но Гент видел нехитрую, злобную интригу, основанную на праве короля рубить головы, кому он захочет.
К этому дню дело находилось в таком положении: обвиняемая и ее жених, подозреваемый в соучастии, сидели под стражей в ожидании казни.
Выслушав переводчика, Гент сказал:
— Король Н. Комбе! Я, белый музунгу, прошу позволения осмотреть твою особу. Я великий колдун, великий знахарь и жрец белых людей. Я умею лечить. Затем кладу тебе вот эти подарки.
И он развернул тюк, оторвал перед глазами восхищенного короля аршин пять голубой бумазеи, осыпанной розовыми крапинками; затем, присоединив к этому два латунных зеркальца, связку зеленых бус и полбутылки рома, преподнес Н. Комбе.
Казалось, болезнь временно оставила короля при виде сокровищ. Нервно дрыгнув ногой, он сорвался с места и погрузил трясущиеся руки в материю, прикладывая ее к шее, груди и животу; затем, схватив зеркальце, вытаращил на него глаза и расхохотался, чрезвычайно довольный. Но полбутылки рома, казалось, приковали к себе всю его душу. Он нюхал ее, тер ладонями, прикладывая к щеке, булькал и тряс ею над ухом и, наконец, вдавив пробку пальцем внутрь бутылки, попробовал на язык содержимое. Восторженное остолбенение отразилось на его лице.
Подданные и свита в полной мере разделяли ликование повелителя. Дикари плотным кольцом окружили разложенные у ног властителя подарки, волнуясь и завидуя чрезвычайно. Когда сенсация улеглась, король, рассадив вельмож вокруг себя, объявил через переводчика, что, желая почтить белого путешественника, он отдаст приказ начать пляску, за которой последует угощение, а затем казнь преступников. Н. Комбе, видимо, хотел произвести впечатление.
Пока же король приставил ко рту заветную бутылку с ромом и выпил, не переводя духа, более половины. Ему принесли деревянную чашку; налив ее ромом так, что в бутылке осталась еще хорошая порция, король угостил вельмож. Выпив, вельможи продолжали жадно смотреть на бутылку, но король, заткнув ее, велел отнести в свою хижину.
Затем переводчик сказал:
— Король благодарит белого человека. Он очень нуждается в лечении. Если белый человек уничтожит действие яда, то Н. Комбе обязуется исполнить все его желания.
Важно встав, Гент размеренными шагами подошел к королевской особе и попросил его лечь на лавку. Десятки глаз впились в руки европейца, в его лицо и движения; свита едва дышала от страха и почтительности; наступила благоговейная тишина.
Король, крякнув, лег, вытаращил глаза на Гента, с серьезнейшим видом засучившего рукава. Он приказал королю открыть рот и высунуть язык; язык был совсем белый, что указывало на засорение желудка. Затем Гент пощупал королевский живот, твердый, как барабан, от обжорства, и, наконец, приложив ухо к сердцу, нашел у магалазарского дикаря порок сердца. Сердце работало с хрипом, стоном, перебоями и замираниями. Гент когда-то учился медицине. Теперь ему стало понятно, отчего королю плохо. Так как к тому же его величество сообщило, что третьего дня был большой пир, на котором ели кабана, то вмешательство слабительного становилось необходимым.
Отрицать яд ни к чему бы не повело. Гент сказал:
— У короля Н. Комбе болит сердце, живот, спина, горло, шея и голова. Вот что нашел я.
Довольный обилием болезней, делавшим его особу столь плачевной в глазах подданных, король щелкнул языком и снова стал охать, хлопая себя руками по воображаемым больным местам. Видя это, все женщины подняли вой, утирая сухие глаза. Затем король встал, приглашая музунгу следовать за ним; вся свита вывалила на двор, публика тоже. Негры расселись обширным кругом; Гент и Цаупере поместились рядом с королем; тут же уселся оркестр из пяти человек. Один, с продетой в носу палочкой, держал другую такую же костяную палочку у узкого отверстия выдолбленного слонового клыка; он дул в него ртом и носом, но как получались звуки, Гент не мог понять. Звуки эти напоминали мычание коровы; оглушительно и дико раздавались они. Второй музыкант ударял костью по барабану, сделанному из выдолбленного пня с натянутой поверх кожей. Третий извлекал пронзительные звуки из пары воловьих пузырей с вставленными в них дудочками. Четвертый дергал струну, натянутую в деревянном желобе, а пятый, одев на запястья круглые железные тарелки, бил ими что есть мочи. Такая музыка могла заставить человека взгрустнуть; она к тому же сопровождалась припеванием; все вместе было лишено мелодии с произвольным, зачастую меняющим такт ритмом.
Под эту-то музыку выступили танцоры. Они держали копья и широкие ножи треугольной формы. Их лица были раскрашены белой и желтой краской, на поясе висели короткие передники, с плеч спускались лохмотья звериных шкур. Их танец напоминал кадриль. Два ряда сходились, отступали, повертывались, хлопая себя по пяткам, перегибаясь головой к земле, подскакивая, вертясь и свирепо махая оружием. Наконец они издали оглушительный вопль, все разом подскочили, расставив ноги, пали перед королем ниц и смешались с толпой.
Гент облегченно вздохнул, так как сильно хотел есть, но, к несчастью, это была только первая половина программы.
Зазвенел колокольчик, и из толпы, сзади короля, вытиснулась странная личность. Это был местный жрец, правая рука короля. Жрец, странно припадая к земле на каждом шагу, стремительно пробежал к середине круга, размахивая руками. Он был завернут в множество маленьких циновок, делавших его до странности схожим с огородным чучелом. На его голове лежал плоский обруч, обвешанный зубами, косточками, бусами, бубенцами; в руке он держал палку с колокольчиком. Жрец перевернулся три раза и стал говорить.
— Переведи, — сказал Гент переводчику, — я хочу все слышать.
Переводчик отрывочно загудел ему на ухо:
— Слушайте, внимайте и удивляйтесь. Белый человек прибыл с Востока; богатый белый человек; он никогда не был у нас, и мы его никогда не видали. Он нам не враг, и его приняли с почетом. Он видел короля Н. Комбе и удивился его могуществу. Он видел воинов страшных, как львы. Он видел военный танец и теперь увидит, как исполняется правосудие — беспристрастное, священное. Он узнает, что преступник, кто бы он ни был, пусть не надеется на пощаду, если под личиной дружбы таит коварные замыслы.
Последние слова были, несомненно, намеком на вызов Гента полечить Н. Комбе; охотник удивился, как, несмотря на то что жреца до сих пор не было видно, узнал он об этом, но его размышления были прерваны окончанием речи:
— Итак, слушайте, казнь Кагонгу и Мо-Осве свершится теперь. Дети Н. Комбе, приведите негодяев сюда! Можете объявить, что настал их последний час. Идите и возвращайтесь скорее.
Произошло волнение. Негры, падкие на зрелища, с нетерпением ожидали страшной сцены, о которой Гент подумывал с тоской и душевным холодом. Разыгравшийся аппетит способствовал тому, что его дурное настроение перешло в открытое раздражение.
Дети, то есть четыре огромных негра, отправились, приплясывая, за жертвами. Жрец, сев рядом с королем, впал в сумрачное молчание. Теперь уже было видно, что он обижен и недоволен, его взгляды, исподлобья бросаемые на Гента, были красноречиво угрюмы.
Круг расступился, пропустив арестантов. Они стояли понуро, сложив руки. На правой ноге каждого висела глухая деревянная колодка, тащить которую, волоча ее по земле, было, вероятно, мучительно. Кагонгу показалась Генту почти девочкой. Вся ее фигура напоминала испуганного, дико озиравшегося зверька; отчаянный страх блестел в глазах. Мо-Осве, молодой дикарь, стоял прямо, заложив руки назад; с сумрачным, неподвижным лицом он смотрел прямо на короля. Н. Комбе был оживлен ромом и предстоящей казнью; он беспрестанно подзывал то одного, то другого из своих приближенных, отдавая
