Мария Магдалина

монахом, проведшим некоторое время в Неаполитанском королевстве, и это сказалось на его описании паломничества, непохожего на «Доминиканскую легенду»[929] . Его повествование дополняет существенными подробностями прованскую «Доминиканскую легенду», поскольку в нем рассказывается, сколь предан был Карл II Марии Магдалине. Сильвестро Маццолини повествует своим читателям о любви Карла II к святой, находившей свое выражение через покровительство, оказываемое в Regno доминиканскому ордену. Монах особо подчеркивает то, что Карл II основал в mezzogiomo двенадцать доминиканских монастырей, многие из которых были названы в честь Марии Магдалины. Однако самым убедительным доказательством искренних отношений между Карлом II и итальянскими доминиканцами Сильвестро Маццолини считал то, что монарх завещал им свое сердце. Монахи Неаполя, столицы Regno и сердца анжуйского политического организма, утверждали, что у них хранится сердце Карла II, короля Сицилии и Иерусалима, герцога Апулии, принца Капуи и графа Прованса, Форкалкиера и Пьемонта. Сильвестро Маццолини сообщает, что «оно и по сей день хранится здесь, в Неаполе, в женском монастыре Святого Доминика в дарохранительнице из слоновой кости, внутрь которой я лично заглянул в 1495 году»[930]. Пятьсот лет спустя доминиканские монахи по-прежнему хранят сердце Карла II в неаполитанской церкви Святого Доминика Маджоре, которую анжуйский принц повторно освятил в 1283 году, назвав ее в честь своей покровительницы Марии Магдалины. Это было одно из первых религиозных учреждений, во множестве основанных им в Италии, в честь Марии Магдалины, и одно из тех множеств, за которыми так и не закрепилось данное название — ибо народ этого не захотел.

Благодаря феноменальному успеху «Аигеа Rosa» Сильвестро Маццолини, только в шестнадцатом веке выдержавшем девятнадцать изданий, имена Карла II и Марии Магдалины и многие столетия после смерти анжуйского правителя оставались неразрывно связанными[931]. Карл II несомненно обрадовался бы, узнав, что его духовная связь с Марией Магдалиной сохранилась в памяти на века, что паломники по-прежнему посещают святилища в Провансе[932]. Впрочем, несмотря на все свои старания насадить культ Марии Магдалины в mezzogiorno, ему не удалось добиться в южной Италии особых успехов. Горячими почитателями названной выше святой становились лишь те, кто связывал свои интересы с интересами анжуйского королевского дома. Простой люд в Regno как не питал теплых чувств к анжуйской династии, так и был безразличен к святой Марии Магдалине, заступнице анжуйской династии. Но там, где гвельфы были серьезной силой, особенно в центральной Италии, где проповедь нищенствующих монахов находила отклик, там в Средние века процветал королевский культ Марии Магдалины.

ЭПИЛОГ «В ПАМЯТЬ О НЕЙ»: ОТ ЛЕГЕНДЫ К ИСТОРИИ

Несмотря на то что многие латинские и греческие Отцы Церкви утверждают, что эта Мария не сестра Лазаря, Августин тем не менее в своей «Be consensu evangelistarum» считал, что она и есть та женщина из Евангелия от Иоанна (11:2), где он говорит (о сестре Лазаря): «Мария же, которой брат Лазарь был болен, была та, которая помазала Господа миром и отерла ноги Его волосами своими». Стало быть, здесь все ясно, поскольку о том, что она отерла ноги, также сказано у Луки (7:37–38). Также в последней главе Евангелия от Марка, стих 9, написано, что «Иисус явился сперва Марии Магдалине, из которой изгнал семь бесов». Григорий придерживается такого же мнения, как и вся католическая Церковь… Кроме того, следует больше доверять латинской традиции, а не греческой, ибо она проповедовала среди них в Марселе и его окрестностях.

Бернардино Сиенский[933]

Судя по вымученному объяснению Бернардино Сиенского, средневековые проповедники прекрасно знали, что образ Марии Магдалины, составленный на три четверти по приказу Папы Григория Великого и на одну четверть на основе легенды, принимали далеко не все. Как и Бернардино Сиенский, многие проповедники, в том числе Убертино да Касале, Лука да Битонто и Джованни да Сан-Джиминьяно, обращали в проповедях свое внимание на это затруднение[934]. Иоанн Библейский, например, говорил, что ни святой Амвросий, ни святой Бернард не считали Марию Магдалину и безымянную peccatrix из Нового Завета одним и тем же лицом, несмотря на то что так думали Папа Григорий Великий и Августин[935]. Рассказывая о несогласии Отцов Церкви относительно личности Марии Магдалины, проповедники давали новый повод для сомнений в отношении достоверности образа этой святой.

В эпоху позднего Средневековья посеянные семена сомнения стали прорастать в среде мирян. Во Флоренции Диодата Адимари была столь обеспокоена этим обстоятельством, что даже писала своему духовному наставнику Антонио Пьероцци, спрашивая, что он думает по этому поводу. В ответном письме он сообщает:

По первому вызывающему сомнения пункту: является ли та грешница Марией Магдалиной, сестрой Лазаря и Марфы, богатых и уважаемых аристократов; или это другая женщина, имя которой авторы Евангелий просто не упоминают… Я полагаю, вместе со святым Григорием и святым Августином, что она и есть та женщина, во-первых, великая грешница, а затем величайшая последовательница Христа[936].

Созданный Папой Григорием Великим образ святой начал рушиться. Сколь бы ни пытался Антонио Пьероцци унять сомнения Диодаты, он в первую очередь, по-видимому, успокаивал самого себя, говоря, что святая в том виде, в каком нам ее представил Папа Григорий, действительно существовала. И он был прав, когда так поступал: не успели смениться и два поколения после его смерти, как в 1517 году Жак Лефевр д’Этапль издал трактат, в котором подверг резкой критике образ Марии Магдалины, созданный Папой Григорием Великим. Этот ученый-доминиканец использовал точные научные приемы нового гуманистического метода — текстологии — для анализа состоящего из трех частей образа Марии Магдалины. Он утверждал, что нет никаких оснований — ни исторических, ни научных — для объединения, как это сделал Папа Григорий Великий, различных новозаветных персонажей в один[937]. Хотя Сорбонна и осудила его, а Иоанн Фишер, епископ Рочестера, подверг его положение критике, точка зрения Жака Лефевра д’Этапля еще больше разожгла пламя протестантизма, готовое поглотить культ святых. Неприязнь Лютера, как и его сторонников, к святым вошла в легенду. Не сделали они исключения и для beata peccatrix. Цвингли считал Марию Магдалину отличным примером нелепости католического учения о заступничестве святых, а Кальвин, идя по стопам Жака Лефевра д’Этапля, подверг критике объединение Папой Григорием Великим различных новозаветных персонажей в один образ. Также не оставил он без внимания и ходившие в Провансе легенды и с характерным презрением отозвался об ее мощах, которые, судя по их количеству, принадлежали по меньшей мере двум людям[938].

Теологи католической Реформации сначала ответили на нападки протестантских реформаторов тем, что Трентский собор подтвердил силу таинств и культ святых. Впрочем, это не помешало произойти тому, что должно было случиться: под влиянием критики со стороны протестантов и реакции на нее католической церкви образ Марии Магдалины претерпел определенные изменения. Некогда его наделяли множеством символических значений, теперь же, под натиском протестантов, более всего обращали внимание на