ссохнуться и стать такой маленькой! Мертвые птички точно так же ссыхаются и белеют. Все становится хрупким, сосредоточенным на внутренних, частных проблемах, далеких от импульсов внешнего мира…
Мисс Фрей думала, что красивая угловая комната состарилась с такой же иссушающей душу чувствительностью, а старая мебель на ее тоненьких ножках… да еще столько накрахмаленных кружев и истертого шелка… все краски здесь поблекли, а все белое пожелтело.
— Вполне безупречно, — сказала мисс Рутермер-Беркли. — Мисс Фрей, вы разрешите предложить вам стаканчик шерри?
Но мисс Фрей не хотела шерри. Не лежало ли у нее еще что-нибудь на сердце? Быть может, он — Томпсон — по-прежнему не платит за наем? А мисс Рубинстайн курит в гостиной?
Мисс Рутермер-Беркли, вздохнув, сказала:
— Давайте расслабимся хоть на мгновение. Возможно, нам необходима чашка чая, да, это самый полезный напиток, дабы сохранить спокойствие и предаться размышлениям. Линда принесет нам по чашечке чая.
Они молча сидели в ожидании. Налив им обеим чай, Линда остановилась на пороге и одарила их своей долгой сияющей улыбкой, а затем чрезвычайно тихо закрыла за собой дверь.
Мисс Рутермер-Беркли поведала мисс Фрей, что сначала была абсолютно сбита с толку улыбкой Линды. Ей казалось, будто эта ошеломляющая манера улыбаться — пролог какой-то особого рода доверительности, что эта улыбка — подготовка какого-то сюрприза — сообщения или радостной вести. Теперь же, между прочим, она поняла: улыбка Линды была попросту феноменом, говорила о пристрастии к наслаждению и выражала интерес к наблюдению за окружающим, была примерно то же, что потрясающей красоты ландшафт.
Это, впрочем, никоим образом не отменяло чувства ожидания.
— Ожидание, мисс Фрей, становится со временем редким качеством, которое должно заботливо лелеять.
— Да, — ответила мисс Фрей. — Разумеется!
Ее работа для «Батлер армс» была бессмысленна, если никто ее не видел, и не понимал, и даже не интересовался ею, никогда не критиковал, никогда не хвалил ее, наконец, никогда ни о чем не расспрашивал. Точно так же было в банке: она — безликая банковская барышня за служебным окошком, она никогда не ошибалась, никогда не допустила ни одной-единственной ошибки.
— Возьмите печенье, — предложила мисс Рутермер-Беркли.
— Да, так вот: я смотрю на Линду, словно любуюсь красивым ландшафтом, что приносит умиротворение глазу.
— Да, да, — согласилась мисс Рутермер-Беркли, — она красива. Она встречается с охранником с «Баунти», его зовут Джо. Я видела, как он иногда рано утром выходит из «Батлер армс». — «Баунти»! — задумчиво повторила старая дама и продолжила: — Охранник с «Баунти»? Неужели они нуждаются в охраннике в нынешние времена?
— Из-за туристов! — раздраженно воскликнула мисс Фрей. — «Баунти»… Вы помните этот исторический бунт на «Баунти», а теперь он стал еще и кораблем из фильма, и им необходим красивый парень на борту. Кто-то написал еще книгу об этом. А парня зовут Джо!
— Книга написана мистером Нордхоффом и мистером Холлом, — вежливо и предупредительно сообщила мисс Рутермер-Беркли. — Прошу вас запомнить, что книгу «Мятеж на „Баунти“» написали два господина. Вы устали, мисс Фрей, и, боюсь, вы слишком болезненно воспринимаете вашу ответственность. Не следует ли вам взять небольшой отпуск?
Кэтрин Фрей заплакала, облокотившись о стол. Она плакала, закрыв лицо руками, и вдруг, так же внезапно, как начала, плакать перестала.
— Это господин Томпсон докучает вам больше всех? — спросила старая женщина.
Кэтрин ответила:
— Не знаю. Все!..
Мисс Рутермер-Беркли осторожно поднялась и, опираясь на свою мебель, добралась до углового шкафа.
— То, в чем вы сейчас нуждаетесь, — сказала она, — это немного пилюль. Эту коробочку я получила в молодости от одного кавалера, изучавшего медицину. Насколько я помню, я использовала как-то всего лишь одну пилюлю. Большую часть я раздала, когда это было необходимо, но четыре еще остались. Их я даю вам, мисс Фрей. И предлагаю провести послеполуденное время с комфортом для себя.
Когда мисс Фрей ушла, мисс Рутермер-Беркли открыла свои учебники французского языка; ей предстоял длинный, никакими заботами не нарушаемый вечер. «Qu'est-ce que vous voulez?[8] — ласково пробормотала она. — Jamais, jamais de ma vie. Toujours[9]. Как это красиво звучит! Как, должно быть, прекрасна Франция!»
Только после того как ей исполнилось девяносто, мисс Рутермер-Беркли начала спрашивать себя, не прошла ли ее долгая жизнь мимо того, что в стародавние времена именовалось «сердечной радостью»? Чересчур суровое воспитание, возможно, внесло свою лепту в случившееся, но, главным образом, и она сознавала это, во всем была лишь ее собственная вина. Очертя голову, да и вопреки собственному разуму, стремилась она к совершенству и, таким образом, жила в постоянном страхе: не оставила ли она вчера незаконченными свои повседневные дела, поступки, беседы, и не уходил страх перед завтрашним днем, который должно было сформировать так, как она того желала и требовала от самой себя. Затерявшись в будущем и прошлом, она не могла жить в своем настоящем, в своем личном мгновении. Собственно говоря, очень жаль… Да и это, несомненно, упущение, которое не обрадовало бы ни единого человека. Меж тем все они — умерли, да и едва ли у нее оставалось время горевать о содеянной ошибке, что стала к тому же до такой степени старой, наивной и старой…
Мисс Рутермер-Беркли начала вспоминать свою отринутую радость и с удовольствием заметила, что та все еще свежа и не растрачена, хотя возможности активной деятельности для нее и ограничены. Уроки французского чрезвычайно развлекали владелицу «Батлер армс». Вообще-то, сама идея радости сосредоточилась для нее ныне в абсолютных мелочах, порой исключающих друг друга… например, отказ от старой привычки или же просто дозволение самой себе иметь возможность оставить что-то недоделанным или нерешенным, а то и позволить себе роскошь — отменить ненужный и неприятный ход мыслей.
Мисс Рутермер-Беркли развила уже в свои девяносто лет весьма разнообразную, изобилующую нюансами способность направлять по совершенно другому руслу ход своих наблюдений и воспоминаний. Благодаря сложной системе шлюзов, которая частично управлялась ее подсознанием, она являла на свет только отмеченные радостью события и то, что почитала годным к употреблению… Она навечно заблокировала большой, воспаленный воображением участок мозга — дельту. Она практиковала ныне совершенно новые иррациональные мысли. И естественно, хозяйка «Батлер армс» признавала вместе с тем очень многие из тех явлений, что, видимо, сохраняют значение в силу своей преходящей ценности. Другими словами, то было нагромождение банальных выводов, которых придерживались ее предки, влача их через всю свою жизнь, ибо никогда не могли придумать ничего лучшего.
Как бы там ни было — она радовалась, что поспешности и страху в ее жизни пришел конец!
Самым прохладным местом в доме был вестибюль, где в дальнем углу ютилась стеклянная клетка мисс Фрей. Вестибюль почти всегда бывал пуст, его посещали лишь обе фрекен Пихалга, обычно сидевшие рядом за колонной. В этом длинном помещении было полным-полно четырехгранных белых колонн, возведенных, дабы проходить меж ними, направляясь на второй этаж в гостиную и на веранду.
На веранде все было белым: плетеная мебель, пасхальные лилии миссис Хиггинс и рамки, украшавшие загадочные групповые снимки со смотрящими прямо перед собой белыми лицами стоящих, сидящих и лежащих рядами людей. Пенсионеры в диковинных шляпах, сгрудившиеся для группового снимка. Справа и слева от этих боязливых, тесно сжатых групп фотограф оставлял довольно заметные поля неопределенно-серого фона.
— Эта комната — спокойна и красива, — сказала фрекен Пихалга.
Ее сестра, не прекращая чтения, только кивнула в ответ; на какой-то краткий миг их руки соприкоснулись.
Мисс Фрей они были не по душе. Всякий раз, отрывая взгляд от своих бумаг, она видела их — ужасно
