огромной унылой пустыней.
— Я не обманываю, — говорил Хомса, шагая по хлюпающему у него под ногами болоту. — Это все правда. И неприятель, и змеи, и карета. Они такие же настоящие, как, например, соседи, садовник, куры и самокат.
И тут он остановился и прислушался, затаив дыхание.
Где-то вдалеке катилась карета, она отбрасывала красный свет над зарослями вереска, она скрипела и скрежетала, она катилась все быстрее и быстрее.
— Нечего было ее выдумывать, — сказал самому себе Хомса. — А теперь она и в самом деле появилась. Беги!
Кочки качались, уходя у него из-под ног, тина скользила между пальцев, и залитые водой черные дыры таращились из зарослей осоки.
— Не надо думать о змеях, — сказал Хомса и тут же о них подумал, представив их себе так живо и ярко, что все змеи сразу повыползали из своих нор, они смотрели на него и облизывались.
— Хочу быть, как мой толстый братик! — в отчаянии закричал Хомса и стал думать о своем братике, который глуп, как пробка, который ест опилки, песок и землю, пока не подавится. Как-то он попытался съесть свой воздушный шарик. Если бы ему это удалось, никто бы никогда его больше не увидел.
Пораженный этой мыслью, Хомса остановился. Он представил маленького толстенького братика, который уносится прямо в небо, и ноги его беспомощно болтаются в воздухе, а изо рта свисает нитка от шарика...
— Нет, не надо! — закричал Хомса.
Впереди светилось окошко. Как ни странно, это была не карета, а всего лишь маленькое квадратное окошко, светившееся ровным светом.
— Ты должен туда пойти, — сказал себе Хомса. — Пойти, а не побежать, иначе ты испугаешься. И не думай, просто иди и все.
Домик был круглый, а значит, жила в нем, скорее всего, какая-нибудь мюмла. Хомса постучался. Он постучал несколько раз, и так как никто ему не открывал, он сам отворил дверь и вошел.
В домике было тепло и уютно. Зажженная лампа стояла на подоконнике, поэтому ночь за окном казалась черной, как уголь. Где-то тикали часы, а со шкафа, лежа на животе, смотрела на него совсем крохотная мюмла.
— Здравствуй, — сказал Хомса. — Я спасся в последнюю минуту. Змеи и живые грибы! Ты себе даже не представляешь...
Маленькая мюмла молчала и смотрела на Хомсу оценивающим взглядом. Наконец она сказала:
— Меня зовут Мю. Я тебя уже видела. Ты возился с таким толстым маленьким хомсиком, и все бубнил что-то себе под нос, и так смешно размахивал лапами. Хи-хи.
— Ну и что? — сказал Хомса. — Чего ты сидишь на шкафу? Очень даже глупо.
— Для некоторых, — медленно проговорила малышка Мю, — для некоторых это, может быть, и глупо, а для меня — единственная возможность избежать ужаснейшей участи.
Она наклонилась над краем шкафа и прошептала:
— Живые грибы уже добрались до гостиной.
— Живые грибы? — переспросил Хомса.
— Мне отсюда видно, что они уже за дверью, — продолжала малышка Мю. — Они выжидают. Было бы неплохо, если б ты свернул вот этот коврик и положил его под дверь. А то они сожмутся и пролезут в щель.
— Это правда? — спросил Хомса, глотая подкативший к горлу комок. — Сегодня утром их не было. Это я их придумал.
— В самом деле? — высокомерно произнесла Мю. — Это липкие-то? Те, что похожи на большое ползающее одеяло, те, что хватают каждого, кто попадается им на пути?
— Не знаю, — прошептал трясущийся от страха Хомса. — Я не знаю...
— Мою бабушку грибы уже облепили, — как бы между прочим сказала Мю. — Она там, в гостиной. Вернее, то, что от нее осталось. Она сейчас похожа на огромный зеленый мешок, одни только усы торчат. Можешь и перед этой дверью положить коврик. Если это, конечно, поможет.
Сердце у Хомсы бешено колотилось, и лапки с трудом слушались его, когда он сворачивал коврики. И где-то в доме все тикали и тикали часы.
— Такой звук издают грибы, когда растут, — объяснила Мю. — Они будут разрастаться и разрастаться до тех пор, пока дверь не затрещит, и тогда они...
— Возьми меня к себе на шкаф! — закричал Хомса.
— Здесь слишком мало места, — сказала Мю.
Раздался стук в парадную дверь.
— Странно, — сказала Мю, — странно, что им еще не лень стучаться, ведь они могут и так зайти, когда им вздумается...
Услышав это, Хомса бросился к шкафу и попытался на него вскарабкаться. В дверь снова постучали.
— Мю! Стучат! — закричал кто-то в соседней комнате.
— Слышу! — отозвалась Мю. — Там открыто! Это бабушка кричала, — объяснила она. — Неужели бабушка еще может говорить?..
Хомса уставился на дверь гостиной. Дверь медленно приоткрылась, образовав узкую черную щель. Хомса вскрикнул и мигом забрался под диван.
— Мю, — сказала бабушка, — сколько раз я тебе говорила, что, когда стучат, нужно пойти и открыть. А зачем ты положила под дверью ковер? И когда я, наконец, смогу спокойно поспать?..
Это была старая-престарая и очень сердитая бабушка в белой ночной рубашке. Она вышла из комнаты, открыла входную дверь и сказала: «Добрый вечер».
— Добрый вечер, — ответил Хомсин папа. — Простите за беспокойство, вы случайно не видели моего сына?
— Он под диваном! — закричала малышка Мю.
— Можешь вылезать, — сказал папа. — Я на тебя не сержусь.
— Ах, под диваном, вот оно что, — устало проговорила бабушка. — Конечно, хорошо, когда ребятишки ходят друг к другу в гости, и малышке Мю никто не запрещает приглашать к себе друзей. Но все-таки хотелось бы, чтобы они играли днем, а не ночью.
— Я очень сожалею, — торопливо заговорил папа. — В следующий раз он придет пораньше.
Хомса выполз из-под дивана. Он не смотрел ни на Мю, ни на ее бабушку. Он направился прямо к двери, вышел на ступеньки и шагнул в темноту.
Папа шел рядом, ни слова не говоря. Хомса чуть не плакал от обиды.
— Папа, — сказал он. — Эта противная девчонка... Ты не поверишь... Я туда больше никогда не пойду! Она мне наврала! Она обманывает! Она все врет!
— Я тебя понимаю, — утешал его папа. — Иногда бывает очень неприятно, когда тебя обманывают.
И они пришли домой и съели все сладкое, которое осталось после ужина.
Филифьонка в ожидании катастрофы
Жила-была Филифьонка, которая стирала в море свой большой лоскутный коврик. Усердно работая мылом и щеткой, она продвигалась в направлении голубой полоски, поджидая каждую седьмую волну, набегавшую в тот самый миг, когда нужно было смыть мыльную пену.
Потом она снова бралась за щетку, продвигаясь к следующей голубой полоске, и солнышко припекало ей спину. Она опустила свои тонкие ноги в прозрачную воду и все терла и терла лоскутный коврик.
Стоял тихий и ласковый летний день, самый что ни на есть подходящий для стирки ковров. Сонная, неторопливая, накатывала мелкая волна, помогая в работе... И над красной Филифьонкиной шапочкой
