Макс чувствовал себя в огромном долгу перед Кофилдом — целый год жизни в свое удовольствие. Это больше того, на что он когда-либо смел даже надеяться. Благодаря успехам в учебе Макс получал в Корнуэлле стипендию. Умственные способности и упорный труд способствовали тому, что в возрасте двадцати пяти лет он стал доктором философии. Все восемь лет после этого Макс вкалывал, как раб на галерах, обучая студентов, проверяя письменные задания, выкраивая время только для написания нескольких статей.
Теперь, благодаря Кофилду, он сможет тратить дни на любимое дело и начать проект, который тайно лелеял в сердце и мыслях.
Макс мечтал написать роман, действие которого происходит во втором десятилетии двадцатого века. Не только урок истории или размышления о причинах и следствиях войны, но — что гораздо важней, — и судьбы людей. Самые разные человеческие типажи, которые хотелось узнать и понять, копаясь в старых бумагах.
Кофилд предоставил ему время, документы и возможность. И все это золотое лето Макс проведет на роскошной яхте. Какая жалость, что он и не подозревал, с каким негодованием воспримет качку его организм.
«Особенно такую неистовую», — подумал профессор, потирая рукой липкое лицо. Он изо всех сил пытался сосредоточиться, но блеклые крошечные снимки в газетах раздваивались и расплывались перед глазами, добавляя к изматывающей морской болезни невыносимую головную боль. Необходимо немного воздуха, решил Макс. Большой глоток свежего воздуха. Зная, что Кофилд хотел бы, чтобы вечерами Макс оставался внизу и занимался исследованиями, сейчас он полагал, что работодатель предпочтет видеть его здоровым, а не скорчившимся и стенающим на кровати.
Вставая, он действительно слегка застонал — желудок поднимался к горлу вместе с очередной волной — и практически ощутил, как зеленеет кожа. Точно, пора на воздух. Макс выполз из каюты, задаваясь вопросом, сможет ли когда-нибудь привыкнуть к морской качке. Хотя бы через неделю, мечтал он вначале пребывания на яхте, но при каждом волнении на море испытывал тошноту, как в первый раз.
Хорошо, что он не плыл — как иногда воображал — на «Мэйфлауэре»[4] . Он никогда бы не добрался до Плимутских скал.
Опираясь рукой на обшивку из красного дерева, профессор доковылял по коридору до лестницы, ведущей на верхнюю палубу.
Дверь в каюту Кофилда была открыта. Макс никогда не имел привычки подслушивать, но, задержавшись только для того, чтобы дать время желудку успокоиться, невольно уловил разговор своего работодателя с капитаном. И когда голова перестала кружиться, понял, что они беседуют вовсе не о погоде или прокладке курса.
— Не намерен упустить ожерелье, — нетерпеливо заявил Кофилд. — Я преодолел массу проблем, да и расходы понес немалые.
Ответ капитана был таким же взвинченным:
— Не понимаю, с какой стати ты привлек Квартермейна. Если он сообразит, зачем нужны те бумаги, и каким образом они у тебя оказались, то станет помехой.
— Он ничего не узнает. А если наш распрекрасный профессор полюбопытствует, скажу, что документы принадлежат моему семейству. Я достаточно богат, достаточно эксцентричен, чтобы пожелать сохранить и каталогизировать архивы.
— Если он что-нибудь услышит…
— Что-нибудь услышит? — со смехом прервал капитана Кофилд. — Он настолько погружен в минувшее, что не разберет собственного имени. Почему, ты думаешь, я выбрал именно его? Потому что хорошо подготовился, Хокинс, и досконально изучил Квартермейна. Он — академическое ископаемое, у которого мозгов больше, чем сообразительности, и интересуется он исключительно прошлым. Текущие события, наподобие попытки вооруженного ограбления и калхоуновских изумрудов, его не занимают.
Макс замер в коридоре, физическое недомогание воевало с тошнотворными подозрениями.
— Лучше бы мы остались в Нью-Йорке, — пожаловался Хокинс. — У меня наклевывалось выгодное дельце в Уоллингфорде, когда в прошлом месяце ты застучал копытами. Мы могли бы заполучить бриллианты той старой леди в течение недели.
— Бриллианты подождут, — отрезал Кофилд. — Я хочу изумруды и твердо настроен добыть их. Я уже двадцать лет занимаюсь кражами, Хокинс, и знаю, что только один раз в жизни человеку предоставляется шанс совершить что-то настолько грандиозное.
— Бриллианты…
— Просто камни, — теперь голос Кофилда звучал мечтательно и, возможно, слегка безумно. — А эти изумруды — легенда. Они станут моими. И неважно, что потребуется для достижения цели.
Макс заледенел возле каюты, весь липкий от болезни, баламутящей желудок, оцепенел от шока. Он понятия не имел, о чем они толкуют, и как соединить все это вместе. Но одно очевидно — его нанял вор, и бумаги, для изучения которых его пригласили, представляли не только исторический интерес.
От него не ускользнул и фанатизм в голосе Кофилда, и подавленная жестокость Хокинса. А история учит, что фанатизм — самое опасное оружие. Единственной защитой против него служит информированность.
Он должен забрать документы, каким-то образом ускользнуть с яхты и пойти в полицию. Хотя копы навряд ли всерьез воспримут его рассказ. Макс отпрянул, надеясь, что сможет прояснить мысли к тому моменту, как доберется до своей каюты. Огромная волна швырнула судно и Макса, в результате чего он ввалился в открытый дверной проем.
— Доктор Квартермейн. — Опершись на стол, Кофилд поднял бровь. — Ну, кажется, вы оказались в неправильном месте и в неправильное время.
Макс схватился за косяк, потом качнулся назад, проклиная неустойчивый пол под ногами.
— Хотел глотнуть немного воздуха.
— Он слышал каждое чертово слово, — пробурчал капитан.
— Я уже понял, Хокинс. Профессор не наделен невозмутимостью игрока в покер. Ладно, — начал Кофилд, отодвигая ящик стола, — мы просто слегка изменим планы. Боюсь, что придется не выпускать вас на берег, доктор, все время нашего пребывания в Бар-Харборе. — Он вытащил хромированный револьвер. — Это неудобно, понимаю, но уверен, что ваша каюта более чем пригодна для работы. Хокинс, забери и запри его.
Яхта завибрировала от раската грома. Как раз это и помогло Максу. Пока судно раскачивалось, он успел броситься назад в коридор и, цепляясь за поручни, изо всех сил потащил себя наверх, сражаясь с колебаниями ступеней. Крики позади него затихли, когда он вылетел наружу под завывание ветра.
Брызги соленой воды хлестнули по лицу, ослепив на мгновение, он отчаянно искал средство спасения. Молния взломала черное небо, осветив яркой дугой бушующее море, далекие неприступные скалы и неясные очертания берега. Следующий рывок едва не сбил профессора, но он сумел устоять, благодаря везению и яростному желанию удержаться на ногах. Макс мчался, направляемый инстинктами, подошвы скользили по мокрой палубе. В следующей вспышке заметил, что один из помощников оглядывает все вокруг. Мужчина позвал кого-то и махнул рукой в его сторону, но Макс, едва не упав на предательски мокрых досках, понесся дальше.
Он пытался сообразить, что делать, но голова была слишком переполнена путаными мыслями. Шторм, качающаяся яхта, нацеленный на него пистолет. Такое впечатление, что это просто ночной кошмар. Он — профессор истории, человек, погрузившийся в книги, изредка всплывающий к действительности только для того, чтобы вспомнить, поел ли и убрался ли в квартире. Макс понимал, что непоправимо скучен, спокойно следуя по проторенной академической дорожке всю свою жизнь. И уж, конечно, никак не мог оказаться на яхте в Атлантике, преследуемый вооруженными ворами.
— Доктор.
Голос бывшего работодателя прозвучал достаточно близко, чтобы заставить Макса обернуться. Направленное на него оружие меньше чем в пяти футах напомнило, что некоторые кошмары бывают вполне реальны. Он медленно отступал, пока не уперся в поручень. Бежать некуда.
— Понимаю, что это связано с некоторым неудобством, — сказал Кофилд, — но думаю, вы поступили
