XX век. Исповеди: судьба науки и ученых в России

то ли на какой-нибудь конференции: наше время представляет много возможностей для говорунов…

Но один эпизод на этой телевстрече поразил меня. Ведущий, сам ничего не знающий в атомной энергетике и ее судьбе, естественно, перешел к Чернобыльской трагедии — тема-то злободневная всегда! И вот тут посыпались всевозможные выводы, предложения, осуждения, прогнозы и комментарии. Причем от желающих высказаться отбоя не было. Но тянули руки только те, кто был в 'зеленом секторе', а их оппоненты молчали. А ведь большинство из них прошло Чернобыль от 'А' до 'Я', а такие, как Е.И.Игнатенко — он был в зале — работали там два года, с первого дня… Или Армен Артаваздович Абагян. член-корреспондент РАН, профессор, директор Всероссийского научно-исследовательского института по эксплуатации атомных станций (ВНИИАЭС)… Почему же они молчали, не полемизировали? И это был первый вопрос, с которого началась наша беседа с Арменом Артаваздовичем.

— Но вы ведь тоже молчали? — ответил он вопросом на вопрос.

— Не хочется спорить с людьми, которые сами не пережили Чернобыль…

— Для них он только 'предмет для дискуссий' и 'политика', а для нас это боль и трагедия в жизни, за которую заплачено дорогой ценой… И не словами…

— Сколько лет вы занимаетесь делом, которое называется 'атомная энергетика'?

— С 1 марта 1956 года. Я закончил МИФИ.

— Почему именно выбор пал на ядерную физику?

— Чтобы понять, надо вернуться в то время. Это был общий порыв: молодежь шла в технику, в частности, в атомную энергетику. Я колебался: а не пойти ли в авиацию? Я увлекался авиамоделированием, и даже был победителем всесоюзного первенства… Но все-таки страсть к физике взяла верх, тогда это была самая популярная область, и я поддался 'моде'.

— Помню, в МИФИ тогда был 'страшный конкурс', не так ли?

— Конкурс был большой. Однако я закончил школу с медалью, так что конкурс я прошел легко.

— Учились в Москве?

— Нет, школу я кончил в Ереване. А родился я в Нагорном Карабахе в Степанакерте, но потом родители переехали в Ереван. В 50-м году закончил школу и сразу поступил в МИФИ. Впрочем, тогда он назывался 'Московским механическим институтом', а еще раньше 'Институтом боеприпасов'. Общая атмосфера была романтической, а потому и поступал туда… После института я был направлен сразу в Обнинск, где я проработал ровно двадцать лет. Когда я поступал туда, то институт назывался 'Объект МВД СССР', а когда уходил, то «Физико-энергетический институт». Ну а в 76-м году меня перевели в Москву, чтобы я организовал ВНИИАЭС. Вначале я был заместителем по науке, а с 84-го года директор. Вот и вся моя биография…

— На первый взгляд, простая: всю жизнь в атомной энергетике?

— Действительно, всю жизнь…

— Праздники были?

— Вы имеете в виду работу? — Да.

— В Обнинске мы начали работать над установками, которые использовались на космических аппаратах. Тогда исследования в этой области велись весьма интенсивно… Мы общались с людьми из авиации, космонавтики.

— С кем именно?

— С Андреем Николаевичем Туполевым, к примеру.

— Невероятно!

— И, тем не менее! На шестой день моего пребывания в Обнинске, то есть я был еще совсем молодым специалистом, Александр Ильич Лейпунский взял меня к Туполеву. Робел, конечно, поначалу — ведь Туполев это Туполев!.. Но оказалось, что общаться с такими великими людьми приятно, полезно и просто…

— Он хотел поставить атомный реактор на самолет?

— Да. Это была достаточно сложная техническая проблема. Кстати, в процессе ее решения появилось много новшеств, идей, которые потом пошли в другие области атомной энергетики.

— Крупных ученых всегда объединяет увлеченность?

— А как же без этого жить!

— Придумываете фантастические вещи, а потом их осуществляете?

— Не всегда все получается… Ядерная установка на самолете не появилась, но для космических аппаратов она широко использовалась. Это были бортовые электростанции. Вес там был ограничен, а потому защита ядерной установки была весьма компактной. Это была большая наука, и я этой проблемой тоже занимался…

— Насколько я знаю, мы до сих пор в этом направлении лидеры?

— Американцы до сих пор ничего подобного сделать не могут…

— И это праздник?

— Когда наши установки пошли, конечно… Мы переживали, страдали, а потом — успех! Это и есть праздник, потому что в большом деле есть частица и твоего труда. Это свойственно человеку: если его деяния востребованы, то он получает удовлетворение. А вот когда они обществу не нужны, то он начинает искать сферу своего применения, причем иногда даже появляются неестественные пути, которые ведут к удовлетворению потребностей человека. Именно в таких ситуациях появляются аномальные личности…

— … что характерно для нашего времени?

— Это есть всегда, но сейчас заметнее.

— Значит, вам повезло в науке?

— Безусловно! Я работал с замечательными людьми, у которых я прошел исключительно хорошую школу. Первым своим учителем я называю Александра Ильича Лейпунского, но были и другие.

— А другие праздники?

— Их много было! Дети рождались, заканчивали школу, поступали в институт, женились, — все это праздники!

— Внуки?

— Я очень богатый человек — у меня пять внуков!

— Они собираются идти по стопам деда?

— Сын закончил Физико-технический институт. В то время уже чувствовалось, что ядерная энергетика становится больше промышленностью, чем наукой… Впрочем, он 'ушел в сторону' — он специалист по молекулярной биофизике, эта область науки весьма перспективна. Дочь тоже кончила МИФИ, но институт, где она работала, развалился, и она вынуждена была переучиваться и стала бухгалтером. Так что у детей и отца разные пути, ну а внуки, естественно, выберут свои… А жена у меня тоже физик. Нас обоих направили в Обнинск… Вот живем вместе уже 43 года.

— Вы упомянули о том, что ситуация вокруг атомной энергетики изменялась еще до Чернобыля. В нем это выражалось?

— То были другие изменения…После Чернобыля — они носили политический, социальный, эмоциональный характер, а до — совсем иного рода. Эта отрасль становилась все более и более промышленностью, более технической, где не требовались глобальные фундаментальные исследования. Наука всегда необходима, но характер ее изменяется, она становится прикладной.

— Исследователь передает свое дело инженеру?

— После защиты кандидатской я стал 'кандидатом физико-математических наук', а докторский диплом — 'технических наук'. До Чернобыля была, конечно, борьба мнений в обществе, но она

обычной…

— Об одном празднике вашем я все-таки хочу напомнить… Я знаю, что он был для вас, когда вновь, второй раз пускали Армянскую АЭС. Разве не так?

— Это был большой праздник. И по многим причинам. Люди на очень тяжелом примере поняли, что они заблуждались. Чтобы масса поняла свое заблуждение, ее надо довести до крайнего состояния. К сожалению, в 'промежуточном состоянии' она не способна принимать эффективные решения, лишь