XX век. Исповеди: судьба науки и ученых в России

— У нас, обывателей, сложилось представление, что самая трудная профессия среди медиков — хирург. Я понимаю, что вы не можете с этим согласиться, но, тем не менее, прошу вас попытаться определить место гематолога в медицинской иерархии. Конечно, это чисто условно. Или вы считаете, что труднее вашей профессии нет?

— Условно можно разделить нас на две профессиональные группы: хирурги разных специальностей, терапевты. Профессия хирурга отождествляется с подвигом, с работой в экстремальной ситуации. Действительно, эта специальность требует большого физического напряжения, кроме того, умения в сложной ситуации, подчас возникающей неожиданно, правильно принять решение и так далее. Но, тем не менее, в хирургии очень много серых людей, и не случайно в вузе во время отбора это видно отчетливо. Прежде всего половой признак — мальчики идут в хирурги. И к сожалению, есть и другая особенность — это не лучшие ученики, с точки зрения подготовки, потому что для хирургии… большое значение имеет техника руки, а творческий потенциал как бы находится в тени. Те же люди, которые не связаны с хирургией, — то, что называется 'терапия', просто обязаны быть высокоинтеллектуальными специалистами. Для них очень важна общая терапевтическая позиция, и она зависит прежде всего от врожденного чувства врача. Они своеобразные экстрасенсы, они ощущают пациента. Как хотите, но такой талант чрезвычайно редок. Пожалуй, в нашей бригаде лишь один человек — он, кстати, очень молод — обладает этим качеством. Он подходит к больному и ощупывает его в целом. Такое чувство воспитать нельзя: оно дар Божий. В общем лишь он один может сказать: 'Я вижу больного насквозь!..'

Что касается другого класса врачей терапевтов — имейте в виду, я говорю о хороших врачах! — то они идут от так называемой 'идеи', то есть у них в голове находится компьютерная машина, построенная на особых элементах знания. Они не ощущают больного, но их 'компьютер' анализирует данные и делает соответствующие выводы.

Из первого типа врачей никогда не получаются ученые. Они могут сделать карьеру, добиваться выдающихся результатов в лечении, но обучить других своему искусству врачевания они не могут. Невозможно повторить их опыт, и передать его нельзя. Повторяю, это очень редкий дар! И лично у меня, относящегося ко второй группе, их умение просто вызывает зависть.

В терапии, не в хирургии, есть особая специальность. Это гематология — отрасль знаний, которая контролирует среду, связывающую все органы человека в единую систему. Эта специальность требует особых знаний. На Западе после окончания университета врачом-онкологом и врачом-гематологом можно стать лишь через 6–8 лет специальной подготовки. Кроме того: гематология более или менее поддается математике, науке, в то время как медицина — это все-таки искусство.

— Это потому, что вы можете работать с клеткой?

— Именно. К примеру, лейкемия. В силу того, что опухоль движется по крови, она может контролироваться в любую секунду. Вы можете проследить за ней, оценить, как действуют лекарства, заметить ее изменения — а это значит, что можно построить модель. И действительно, лейкемия как модель стала главным инструментом познания рака. Практически все виды опухолей исследуются на этой модели. На лейкемии мышей, кошек, собак, коров и так далее. И наконец, лейкемия человека, и прежде всего ребенка, потому что у него это основная форма опухолей. Так что гематолог — человек предопределенный, вступив в эту область медицины, он никогда из нее не уходит — по крайней мере, я не знаю таких.

— Вы можете проиллюстрировать этот тезис своим примером?

— На пятом курсе совершенно случайно попал в группу к профессору Махоновой. Впоследствии крупный терапевт, известный гематолог, она в те годы была просто преподавателем. Она принадлежала к тем самым врачам с Божьим даром. Ну, к примеру, существует определенный порядок осмотра пациента: он раздевается до пояса, его врач ощупывает, осматривает и так далее — в общем, хорошо известная вам процедура. Она же никогда не просила пациента раздеться, она осматривала его очень быстро… Я ничего не мог понять! Хвостиком за ней ходил, присматривался, но повторить ее методику просто не мог!.. И ведь всегда ставила блестящий диагноз!.. Этому у нее научиться не мог, но она меня увлекла новой областью, где требуется анализ, расчет, моделирование ситуаций. Казалось бы, тут легче найти выход, но больные умирали… Будто стена безнадежности… И вот тут-то стало очевидно, что 'на проходе' нельзя заниматься такими больными, да и материальных выгод никаких — ведь речь идет о неизлечимой болезни. Поэтому гематологи (убежден в этом!) — аномальные люди, они работают в своем ключе — ведь для них вопрос жизни и смерти является принципиальным. Грубо говоря, болезнь типа поноса или насморка гематолога не волнует. Надо мной жена смеется, потому что когда приходят ко мне с каким-то заболеванием, я же говорю — чепуха! Рано или поздно, но пройдет, прокатится… А иное дело, когда речь идет о смерти. Наша специальность относится к драматической медицине, поэтому в ней работают исключительно оптимистические и веселые люди…

— Вот уж не ожидал такого резюме!

— У нас нельзя быть мрачным человеком! Профессия требует оптимизма, да и условия работы тоже. В отделении гематологии смерть пациента — случай не исключительный. Каждая смерь — трагедия. У нас она отзывается особенно больно: ведь наши больные связаны с врачом многими годами жизни. Каждый пациент находится под наблюдением от трех до пяти лет, и ты становишься членом его семьи. Иногда эта связь больного и врача начинается в детстве. И если больной раком ребенок женится, потом у него крестины, то это 'высший пилотаж' лечения. Естественно, во всех семейных торжествах самый почетный гость — гематолог.

И еще есть одна характерная особенность нашей области медицины. В ней за 20–25 лет произошли такие коренные изменения, в которые невозможно было поверить! Такого прогресса не было нигде, и это заслуга в первую очередь гематологов… К сожалению, об этом не очень хорошо известно. Остановите на улице любого врача и спросите: какова ситуация с лейкемией? В подавляющем большинстве случаев он недоуменно пожмет плечами, мол, не знаю, не интересуюсь. Он считает, что дети все погибают. Но мы-то знаем: все иначе! У наших пациентов есть уже внуки. Да, да, мы лечили когда-то ребенка, он вырос, у него появились дети, и у этих детей — свои дети…

— Но вы не только специалисты по крови?

— Именно так! Поскольку опухоли проникают в разные органы, мы вынуждены заниматься и смежными областями медицины. Это трудный хлеб. Приходится каждый раз творчески подходить к работе, и это доставляет большое удовольствие, так как застоя просто быть не может. Если ты работаешь нормально, то есть творчески, то ты постоянно в движении, в развитии. Но есть одна особенность. Если ты хочешь поймать свою 'звезду', то тебе надо начинать рано, сразу же после окончания университета. Иначе тебя испортит система здравоохранения, она докажет, что ты можешь прожить спокойно и получать больше, если не пойдешь в гематологию. Надо сразу 'заболеть' ею, тогда успех обязательно придет.

— Долгим оказался ответ на вопрос о профессии, но мне кажется, вы достаточно доказали, насколько уникальна и своеобразна профессия гематолога.

— Теперь становится понятным, почему мы сразу же со студенческой скамьи отбираем в свой институт ребят и почему так молоды наши врачи и исследователи. Каждый год из медицинского университета мы берем 20–25 человек. Этим ребятам сейчас по 23–24 года, и они работают с пациентами. Некоторые сразу уходят, и это нормально — не каждый может выдержать. Но те, кто остается, то уже навсегда.

— Вы удачно начали. А в дальнейшем? Каким вы видите завтра Центр детской гематологии в Москве? И чего вам не хватает, чтобы осуществлять задуманное?

— Не хватает очень многого, но я прекрасно понимаю, что нужно ставить достижимые цели. Реальные в нашей непростой жизни. И по возможности эффективные. И самое главное, что я понял в последнее время — а к этому выводу я шел долго! — нет проблем. И вот почему. У каждого человека в жизни приблизительно одинаковое количество хороших и плохих ситуаций, а он должен их разрешать. От человека зависит, какое решение он примет — правильное или нет. Когда я говорю — 'нет проблем!' — для меня это значит, что надо действовать. Конечно, я мог бы долго рассказывать, что именно надо, чего нам хочется, но что из этого вытекает Да ничего по сути!.. Гораздо лучше действовать. У нас есть вполне конкретные планы. Они кажутся утопическими, но для других.

— Итак, что вы хотите и что делаете?

— Мы хотим и создаем независимый детский центр в области гематологии, онкологии и