Дженнсен оглянулась:
— У него лихорадка, мама. Он болен. Он уходил, не попросившись на ночлег. Он распрощался со мной. Он очень устал, и его трясет в лихорадке, и я побоялась, что он умрет под дождем. Я его остановила и сказала, что, если ты не будешь против, он сможет спать в пещере со скотиной, где по крайней мере тепло и сухо. — Помолчав мгновение, Дженнсен добавила: — Он сказал, что если ты не захочешь, чтобы рядом находился чужой, то он не обидится и пойдет своим путем.
— Да? Он в самом деле так сказал?.. Ну, Джен, тогда он либо очень честен, либо очень хитер. — Мать устремила серьезный взгляд на дочь. — Что он за человек, как ты считаешь?
Дженнсен сцепила пальцы рук перед собой:
— Честное слово, не знаю. Я думала о том же самом… — Потом она вспомнила слова странника. — Он сказал, что хочет, чтобы у тебя было вот это. Тогда тебе не надо будет бояться чужаков, нашедших приют в твоем доме.
Дженнсен вытащила из-за пояса нож в ножнах и протянула матери. Серебряная рукоять блеснула в тусклом желтоватом свете, исходящем из окна.
Мать смотрела на нож в изумлении, потом медленно подняла его обеими руками на уровень глаз и прошептала:
— Добрые духи…
— Я знала, — заметила Дженнсен. — Я чуть не завизжала от страха, когда увидела его. Себастьян сказал, что это — чудесное оружие. Он хотел, чтобы ты взяла нож. Себе он оставил короткий меч и топор. Я обещала отдать тебе этот нож. И он сказал, что это поможет тебе чувствовать себя в безопасности.
Мать задумчиво покачала головой:
— Я вовсе не чувствую себя в безопасности, зная, что человек с таким оружием был совсем близко от нас. Джен, мне это совсем не нравится. Совсем!..
По глазам матери Дженнсен видела, что теперь та обеспокоена вовсе не приведенным в дом чужестранцем.
— Мама, Себастьян болен. Можно ему остаться в пещере? Я постаралась убедить его, что мы ему не менее опасны, чем он нам.
Мать взглянула на нее, хитро улыбнувшись:
— Умная девочка…
Обе знали, что могут выжить, только действуя сплоченно, роли каждой были отработаны, и не требовалось все подробно обсуждать.
Потом мать вздохнула, словно с грустью признавала, как много ее дочь теряет в жизни. Она нежно провела рукой по волосам Дженнсен.
— Все в порядке, дитя мое, — сказала она. — Мы позволим ему переночевать.
— И покормим его. Я сказала ему, что он получит горячий ужин за то, что помог мне.
Мать улыбнулась:
— Ну, тогда будет ему и ужин.
Наконец она вытащила нож из ножен. Внимательно осмотрела его со всех сторон, изучая гравировку. Проверила остроту лезвия, затем — балансировку ножа. Покрутила его в тонких пальцах, чтобы иметь полное ощущение от вещи, и снова взвесила в руках, примеряясь к оружию.
Наконец она положила нож на раскрытую ладонь, разглядывая украшенную орнаментом букву «Р». Дочь не могла даже представить, какие ужасные мысли и воспоминания проносились у матери в голове, пока та молча рассматривала эмблему, представляющую династию Рала.
— Добрые духи, — едва слышно прошептала мать. Дженнсен ничего не сказала. Она все поняла. Это была не красота. Это была уродливая вещь, полная зла.
— Мама, — прошептала Дженнсен, когда, казалось, прошла вечность, а мать по-прежнему рассматривала рукоять ножа. — Уже почти стемнело. Можно я позову Себастьяна и потом отведу его в пещеру?
Мать вернула лезвие в ножны, и с этим движением, казалось, исчезли болезненные видения и воспоминания.
— Да, полагаю, будет лучше, если ты приведешь его. А я приготовлю рыбу и принесу кой-какие травы, которые ослабят лихорадку и помогут ему уснуть. Жди здесь, пока я не выйду, и не своди с него глаз. Мы поедим снаружи. Я не хочу, чтобы он входил в дом.
Дженнсен кивнула. Потом тронула руку матери, словно не хотела отпускать. Надо было сказать еще кое о чем. Как жаль, что придется сделать это. Дженнсен всей душой не хотелось причинять матери боль, но никуда не денешься.
— Мама, — сказала она чуть слышно. — Нам надо уходить отсюда.
Мать изумленно взглянула на дочь.
— Вот что я нашла у д’харианского солдата. — Дженнсен вынула из кармана листок бумаги, расправила и протянула на раскрытой ладони.
Взгляд матери застыл на записке, состоящей всего из двух слов.
— Добрые духи!..
Это было все, что мать смогла произнести. Потом она обернулась, посмотрела на дом и обвела взглядом горы. Глаза ее внезапно наполнились слезами. Дженнсен знала, что мать относилась к этому их жилью, словно к родному дому.
— Добрые духи… — опять прошептала мать, не в силах сказать что-нибудь еще.
Дженнсен подумала, что мать не выдержит такого напряжения и от бессилия разрыдается. Сама Дженнсен еле-еле сдерживала слезы. Однако ни та, ни другая не заплакали.
Мать пальцем потерла под глазами и снова взглянула на Дженнсен. И все-таки не выдержала — короткий выдох, мгновенное, тут же подавленное рыдание.
— Это ужасно, дитя мое…
Сердце Дженнсен разрывалось от жалости. Все, что недополучила в своей жизни она, мать недополучила вдвойне. И за себя, и за дочь. А кроме того, маме всегда приходилось быть сильной.
— Мы уйдем, как только начнет светать, — сказала мать словно о само собой разумеющемся. — От ночного похода под дождем не будет ничего хорошего. Нам придется искать новое место для укрытия. На этот раз он подобрался слишком близко.
Глаза Дженнсен переполнялись слезами.
— Мне так жаль, мама, — с трудом произнесла она. — Я приношу тебе одни неприятности. — Она не выдержала: горькие слезы хлынули из глаз. — Прости меня! Жаль, что тебе никак от меня не избавиться. — Дженнсен смяла в кулаке записку.
Мать обхватила ее руками, прижала голову рыдающей дочери к своей груди.
— Нет, дитя мое, нет. Никогда не говори так. Ты — мой свет в окошке, моя жизнь. Все беды нам причиняют другие люди. Ты не должна чувствовать себя виноватой из-за того, что они — воплощение зла. В тебе для меня вся радость жизни. Я бы отдала тебе все на свете и в тысячу раз больше, если бы могла. И была бы очень-очень счастлива.
Дженнсен сейчас радовалась, что у нее никогда не будет детей. Ведь у нее нет такой силы, как у матери. Однако через минуту-другую она решительно высвободилась из объятий:
— Мама, Себастьян явился издалека. Он сам об этом сказал. Он говорит, что пришел из мест, расположенных за пределами Д’Хары. Есть такие места, другие страны. Он их знает. Разве это не удивительно? Разве не чудесно, что в мире есть место, которое не принадлежит Д’Харе?
— Но ведь эти земли находятся за пограничным барьером, который не пересечь.
— Да?.. А как же он тогда оказался здесь? Он-то смог пройти, иначе бы его здесь не было.
— А что, Себастьян… Он живет в одной из тех стран?
— Он сказал, что пришел с юга.
— С юга? Не представляю, как такое может быть. Ты точно помнишь его слова?
— Да! — Дженнсен уверенно кивнула. — Он сказал про юг. Он упомянул об этом мимоходом. Я сама не уверена, что такое возможно, но вдруг это и в самом деле так? Мама, а может, он станет нашим проводником. Может быть, если мы попросим, он выведет нас из этой кошмарной страны!
Мать была человеком вполне трезвым, но Дженнсен видела, что она начала обдумывать эту дикую
