– Желаю тебе хорошо провести время в Брайтоне, мой ангел. Как только сумею, я свяжусь с тобой. Ты ведь вернешься в четверг?
– Да… – ответила я.
Ричард уехал. Я пошла гулять с Джоном, а потом медленно побрела домой. Джон трусил следом, виляя хвостиком, он преданно смотрел на меня. Дома я села на диван, где накануне вечером мы сидели с Ричардом. Джон тут же прыгнул мне на колени. Я попыталась засмеяться.
– Ты уже слишком тяжелый для таких щенячьих забав, моя детка!
Он лизнул меня в лицо, и я со смехом оттолкнула его.
– Перестань… ах ты, псина!
И тут я расплакалась. И Джон, страшно опечалившись, заскулил и начал старательно облизывать мне лицо. Он не отставал до тех пор, пока я не перестала плакать. Как все-таки хорошо, что он у меня есть!
Вот и кончилось для меня Рождество.
Жизнь с Ричардом была полна печали и лишений. Но я сама сделала такой выбор.
Так наступило утро 26 декабря,[5] в этот день мне было особенно тяжело от одиночества. Без собаки я бы просто не выдержала. Но мы долго гуляли, хотя было холодно и всю неделю стоял туман. А потом вместе ели праздничный обед: мне – отбивная, Джону – большая миска мясных обрезков и вкусная косточка.
Весь день я думала о Ричарде… что он делает… понравились ли Роберте часы… и пластинки, которые он для нее выбрал. Интересно, что Ричард подарил Марион. Я не спрашивала его об этом, и он ничего не сказал. Да и зачем? Ведь мне все равно. Что бы он ей ни подарил, я не стану завидовать.
Для меня ничего не было лучше этих подвесок. Но как горько и безнадежно я завидовала Марион из-за того, что она имела право жить с ним в одном доме, называть его «мой муж» и проводить рядом с ним праздники.
С каждым годом мне становилось все труднее понимать, как она могла разлюбить Ричарда и не ценить его редких душевных качеств.
Кое-как я дотянула до конца унылой рождественской недели. Я была рада возвращению доктора Кейн- Мартина в Лондон и снова с головой ушла в работу. Когда мой шеф спросил меня, как я провела рождественские праздники, я, изобразив радостную улыбку, ответила: «Спасибо! Прекрасно!»
А сама при этом не без иронии вспомнила, как мы с Джоном, сидя рядышком на диване у камина, скучали и ждали, когда же наконец закончится этот печальный праздник.
Мы не виделись с Ричардом целых десять дней. Однажды, ближе к вечеру, он забежал ко мне, обнял, сказал, что очень соскучился, но тут же извинился: он не мог остаться со мной надолго. Ричард привез свою дочь с бабушкой и дедушкой посмотреть «Питера Пэна». Сейчас Веллинги с Робертой были в гостях, и Ричарду через два-три часа надо было встретиться с ними в лондонской квартире, где они все вместе собирались провести несколько дней.
Как обычно, Ричарду было очень затруднительно и почти невозможно куда-либо уйти вечером, когда Берта находилась дома, потому что у девочки – а она была по-настоящему привязана к отцу – появилась привычка звонить Ричарду в офис; он не мог рисковать, говоря ей, что уезжает по делам, ведь тогда кто- нибудь из сотрудников мог бы сказать Берте, что его на работе нет. Конечно, Марион вряд ли стала бы интересоваться его делами, но Роберта не отходила от него все каникулы – с ним она была гораздо ближе, чем с матерью. Он чувствовал, что должен уделять ей как можно больше времени.
Я восприняла это без горечи, но как больно… как больно было узнать, что я должна ждать до начала следующей четверти и только потом все пойдет по-старому.
Ричард засыпал меня вопросами о Брайтоне, и в конце концов я не выдержала и рассказала всю правду. Я просто не могла больше лгать. Когда он узнал, что я всю неделю пробыла дома, с Джоном, он пришел в ужас.
– Но, Роза-Линда, дорогая, ты хочешь сказать, что провела Рождество совсем одна?
– Да, но мне было хорошо, – ответила я довольно бодро. – Нам с Джоном Дед Мороз оставил много подарков.
Но Ричард не успокоился, я видела, как он огорчен, представляя себе, каково мне было одной… Наверное, мне было очень неприятно, обидно, что он веселится в кругу семьи, со своим ребенком, украшает елку в Рейксли, а кругом все так красиво…
Очевидно, ему было не по себе от этих мыслей, но я постаралась развеять их веселой болтовней и шутками.
Я сказала, что мне просто захотелось побыть одной и это гораздо лучше, чем «парковаться» у чужих людей, до которых мне нет никакого дела. И если я не сказала ему, что в этом году у Кэтлин будет много народу, так это потому, что он стал бы беспокоиться, и так далее.
Он бросил на стул пальто, шляпу и перчатки, обнял меня и, откинув у меня со лба волосы, глубоко вздохнул.
– Дорогая моя, в такие минуты я чувствую себя настоящей скотиной, потому что я сам довел тебя до этого. И…
– Ну вот, опять, я не позволю тебе снова начинать этот разговор! – прервала я его, так как терпеть не могла, когда он говорил о своей вине передо мной. – Ты ведь знаешь, я не обращаю внимания на такие пустяки, как проведенное в одиночестве Рождество. Ричард, у меня есть нечто гораздо большее. Самая большая радость для меня – быть частью твоей жизни, и самый прекрасный в мире рождественский бал, на котором не будет тебя, был бы мне не в радость.
Я увидела на его лице выражение горечи и печали, по глазам было видно, что в его душе борются противоречивые чувства. Он прижался ко мне щекой и сказал:
– Я не заслуживаю такой любви.
– Нет, заслуживаешь, – прошептала я, обняв его за шею. – Ты много страдал не по своей вине, так
