вместе все обсудить. Остаюсь при своем решении и буду ждать тебя хоть сто лет».
Конни стало страшно. Это был коварный шантаж. Она не сомневалась — на попятный он не пойдет. Развода ей не даст, родившийся ребенок будет считаться его ребенком, если она не найдет способа доказать незаконность его рождения.
После нескольких дней терзаний она решилась ехать в Рагби, взяв с собой Хильду. И отправила Клиффорду соответствующее письмо. Он ответил: «У меня нет желания видеть твою сестру, но, разумеется, двери я перед ней не захлопну. Ты преступила свой долг, нарушила обязательства, и она, конечно, этому потворствовала. Поэтому не ожидай, что я проявлю восторг, увидев ее».
И сестры отправились в Рагби-холл. В час их приезда Клиффорда не было дома. Встретила их миссис Болтон.
— О, ваша милость! — воскликнула сиделка. — Не о таком вашем возвращении мы мечтали!
— Не о таком, — согласилась Конни.
Значит, миссис Болтон все знает. А остальные слуги — знают ли они, подозревают ли о чем-то?
Она вошла в дом, который ненавидела теперь лютой ненавистью. Огромное, беспорядочное строение казалось ей олицетворением зла, грозно нависшего над ней. Она больше не была в нем госпожой, она была его жертвой.
— Долго я здесь не выдержу, — шепнула она Хильде чуть ли не в панике.
С тоской в сердце отворила дверь в спальню и вступила в нее, как будто ничего не случилось. Каждый миг в стенах Рагби-холла был ей хуже пытки.
Они увидели Клиффорда только за обедом. Он был в смокинге, вел себя сдержанно — джентльмен до корней волос. За обедом он был безукоризненно учтив, поддерживал вежливый, ничего не значащий разговор; и одновременно на всем, что он делал и говорил, лежал отпечаток безумия.
— Что известно слугам? — спросила Конни, когда миссис Болтон вышла из комнаты.
— О твоем намерении? Ровным счетом ничего.
— Миссис Болтон знает.
Клиффорд изменился в лице.
— Я не причисляю миссис Болтон к прислуге, — сказал он.
— Да я ведь не возражаю.
Напряжение не ослабело и во время кофепития. После кофе Хильда сказала, что поднимается к себе.
После ее ухода Клиффорд и Конни какое-то время сидели молча. Ни один не решался заговорить. Конни была рада, что он не распустил перед ней нюни. Уж лучше пусть держит себя с высокомерной заносчивостью. Она сидела молча, разглядывая свои руки.
— Я полагаю, — наконец начал он, — ты без всякого угрызения совести нарушила данное слово.
— Я в этом меньше всего виновата.
— Кто же виноват?
— Никто, наверное.
Он окинул ее холодным, полным ярости взглядом. Он так привык к ней. Он даже включил ее в завещание. Как смела она предать его, разрушить канву их каждодневного существования? Как смела устроить в его душе такой погром?
— И ради чего же ты изволила так все взять и бросить?
— Ради любви.
Пожалуй, самое лучшее — пойти с этой карты.
— Ради любви к Дункану Форбсу? Но вспомни, когда мы познакомились, чаша весов перетянула в мою сторону. И ты хочешь меня убедить теперь, что любишь его больше всего на свете?
— Люди меняются.
— Возможно! Возможно, это твоя прихоть. Но тебе еще придется доказать мне необходимость столь крутых перемен. Я просто не верю в твою любовь к Дункану Форбсу.
— При чем здесь «верю — не верю»? От тебя требуется одно — дать мне развод. Какое отношение имеет к этому искренность моих чувств?
— А почему, в сущности, я должен дать тебе развод?
— Потому что я не хочу больше здесь жить. Да и ты не хочешь, чтобы мы были вместе.
— Ну уж извини меня. Мои чувства неизменны. К тому же ты — моя жена. И я хочу, чтобы ты жила под моей крышей достойно и покойно. Если отбросить чувства, а мне это, уверяю тебя, нелегко, то перспектива потухшего семейного очага представляется мне страшнее смерти. И ради чего? Ради твоего каприза?
Подумав немного, Конни ответила:
— Ничего не поделаешь. Мы должны расстаться. У меня, наверное, будет ребенок.
Он тоже задумался.
— И ты хочешь уйти отсюда из-за ребенка? — наконец сказал он.
Она кивнула.
— Почему? Неужели Дункан Форбс так уж озабочен судьбой своего потомства?
— Гораздо больше, чем был бы ты.
— Ты так полагаешь? Но я не хочу расставаться с женой. И я не вижу причин, почему я должен отпустить ее. Она может растить ребенка под моей крышей, если, конечно, все будет в рамках приличия. Ты хочешь меня убедить, что Дункан Форбс мил тебе больше, чем я? Никогда этому не поверю!
Опять воцарилось молчание.
— Ну неужели ты не можешь понять, — прервала молчание Конни, — я хочу уйти от тебя, чтобы жить с человеком, которого люблю.
— Не понимаю. Я за твою любовь не дам и ломаного гроша. Вместе с человеком, которого ты любишь. Это все ханжество и ложь.
— У меня на этот счет иное мнение.
— Иное? Моя дорогая жена! Уверяю тебя, ты сама не веришь в любовь к Дункану Форбсу. Ты для такой любви слишком умна. Поверь мне, даже сейчас ты питаешь ко мне большую симпатию. И ты ожидаешь, что я клюну на эту глупость?
Конни понимала, что он прав. И больше не могла ломать комедию.
— Дело в том, что люблю я не Дункана, — Конни твердо посмотрела ему в глаза. — Мы назвали Дункана, чтобы пощадить твои чувства.
— Пощадить мои чувства?
— Да. Потому что на самом деле я люблю другого человека. Узнав, кто он, ты возненавидишь меня. Это мистер Меллорс, он был здесь егерем.
Если бы он мог соскочить со своего стула, он бы соскочил. Его лицо пошло желтыми пятнами, глаза выпучились, в них она прочитала — полный крах всему.
Он откинулся на спинку стула и, тяжело дыша, воззрился в потолок. В конце концов сел прямо.
— Ты хочешь сказать, что на этот раз не обманываешь меня? — сказал он, ненавидяще глядя на нее.
— Ты и сам знаешь, что это правда.
— И когда у вас с ним началось?
— Весной.
Он молчал затравленно, как попавший в капкан зверь.
— Все-таки это ты была у него в спальне?
Значит, в глубине души он все знал.
— Да, я!
— Боже правый! Тебя мало стереть с лица земли.
— За что? — едва слышно прошептала она.
Но он, казалось, не слышал ее.
— Этот мерзавец! Это ничтожество! Этот возомнивший о себе мужик! И ты! Жила здесь и все это время путалась, с ним, с одним из моих слуг. Боже мой! Боже мой! Есть ли предел женской низости!
Он был вне себя от гнева, возмущения, ярости. Она ничего другого и не ожидала.
