— Значит, назад в камеру? — спросил Маледикт. — Так ты никогда не получишь своих трофеев.
— Что у тебя есть? — неохотно спросил начальник тюрьмы, снова садясь в кресло.
— Боюсь, на мебель тебе рассчитывать не стоит. Я пробыл здесь недостаточно долго и не успел соскучиться по своей кушетке; собственно, я и не собираюсь злоупотреблять вашим гостеприимством. Впрочем, эта комната и так завалена мебелью. Все, что у меня есть, — обыкновенные безделушки, без которых джентльмен не выходит из дома.
Маледикт вытащил кошелек.
— Два соля, какая удача для тебя: как раз хватит, чтобы поставить новые подметки. В конце концов, золото — не хлам, его можно потратить. Булавка для галстука — рубин, черный янтарь и серебро. — Он швырнул безделушку на стол. — Если бы я знал, что меня арестуют, надел бы что-нибудь менее дорогое сердцу. Пуговицы из черного янтаря на камзоле. Запонки — опять рубины. — Брошенные рядом с булавкой для галстука, они покатились и с легким стуком упали на пол.
— Посмотрим в карманах… Джилли говорит, что джентльмен не должен ничем портить силуэт камзола. Но, к счастью для тебя, я джентльмен не до такой степени. Одна луна и табакерка, — Маледикт нахмурился, — я украл ее у мертвого Данталиона. И до сих пор не открывал. Зная репутацию этого человека, могу предположить, что в табакерке яд или наркотик. Такое лучше не нюхать. — Маледикт извлек еще горсть мелких предметов. — Разбитый фарфор — вижу, тебя он не интересует. Как думаешь, достаточно, чтобы оплатить одиночную камеру над землей? И еще бутылку вина, о которой мы говорили.
Дамастес кивнул охранникам. Один из них вышел, вернулся с откупоренной бутылкой и подал ее Маледикту. Юноша принюхался и скорчил гримасу, изображая изнеженного лорда.
— Сойдет. — Он сделал большой глоток, изгоняя из горла сухость. Ощущение, будто в рот попала грязь, понемногу проходило. Он тосковал по ночному воздуху, пусть и мутному от тумана, он так хотел подойти к окну и прижаться к нему лицом.
— Ну ладно, — проговорил тюремщик. — Хватит торговаться. Охрана, отвести его назад в общую камеру.
Маледикт зарычал; один из охранников, застав юношу врасплох, схватил его за руку. Второму бутылка пришлась как раз в челюсть — он повалился назад, окровавленный, выплевывая обломки зубов.
Дамастес перемахнул через стол и, упершись коленями в спину Маледикта, помог распластать его на полу.
— Ты прав, — сказал он. — Соли можно потратить. И Эхо дал мне их в изобилии, чтобы я держал тебя в клетке с остальными крысами. — Он схватил Маледикта за волосы и рывком запрокинул ему голову. — Если захочешь выбраться из общей камеры, придется умолять.
Маледикт сопротивлялся, царапаясь и лягаясь, пока Дамастес не вызвал подмогу. Хотя все тело юноши звенело от потрясения, что он так ошибся в начальнике тюрьмы, он все же прорычал:
— Ты сдохнешь, прежде чем я приду умолять тебя.
Начальник тюрьмы замахнулся и обрушил удар на лицо и ухо Маледикта. Когда звон утих, юноша провел языком по окровавленной губе и плюнул в Дамастеса красным сгустком.
Его поволокли вниз по лестнице и швырнули в камеру. Маледикт отполз от двери в темный угол; голова шла кругом, тело болело, а в груди наперебой выли в ужасе Ани и Миранда. Миранда ощущала, что шнуровка корсета ослабла в результате грубого обращения, а мочевой пузырь разрывается от воды и вина. Она не знала, долго ли еще выдержит; не знала, как поправить корсет, не привлекая внимания.
На нее легла тень. Она подняла голову и зашипела. Мужчины — дружки того осла — отшатнулись. Но она понимала, что они будут наблюдать и ждать своего шанса.
Внутри Ани захлопала крыльями, заставляя сердце Маледикта бешено стучать, а кровь пульсировать. Маледикт хотел взлететь, но не мог вырваться из окружения земли и камня. Он всхлипнул — и подавил всхлип, не желая демонстрировать свою слабость.
Джилли всё расскажет Янусу. Янус вытащит его. Они его здесь не оставят. Джилли не поверил, когда Маледикт сознался, что убил Лизетту. Он придет и станет рассказывать истории, чтобы успокоить Маледикта, рассмешить его. Юноша опустился на камень. Он почувствовал, как что-то легонько давит ему на предплечье. Маледикт просунул в рукав дрожащие пальцы: на конце цепочки болтались карманные часы, на крохотном солнце и море играл слабый свет факелов из коридора. Чтобы не видеть гнетущих стен, юноша вызывал образ моря и небес, и вот уже тихий голос Джилли нашептывал ему небывалые истории…
Ани, оттесненная ужасом Миранды, под тщательным контролем Маледикта начала расправлять крылья, искать путь к спасению.
В дальнем углу камеры один из нападавших на Маледикта мужчин начал биться головой о каменную стену в такт работе воображаемых гребцов. Заключенные застонали во сне. К тому времени, как естественная надобность заставила Маледикта скорчиться, некому было смотреть на него. Громила разбил голову последним резким ударом. Над его поникшим телом поднялись двое приятелей и начали выбивать все тот же смертельный ритм. Одна из женщин завизжала, черные рубцы на ее лице лопнули, когда она прикоснулась к ним. Люди с воплями шарахались от нее. У некоторых тоже стали вздуваться волдыри.
Маледикт взял горшок и спокойно справил нужду, по-прежнему представляя синеву неба и кружащих над головой чаек, которые кричали голосами грачей.
38
С первыми лучами рассвета Джилли поспешил во дворец и проскользнул через живой лабиринт в темную половину королевской бальной залы; там он ходил кругами, пока не появились дворцовые слуги, хлопотавшие по своим утренним хозяйственным делам. Джилли пошел за горничной, что тащила к черному входу охапку мокрого белья. Когда они уже оказались во дворце, путь Джилли заступил не кто-нибудь из старших слуг, а вооруженный гвардеец.
— Ты здесь не работаешь. По какому делу? — спросил гвардеец.
— Записка для Януса Иксиона, лорда Ласта, — ответил Джилли.
— Можешь оставить ее у главного входа, — сказал гвардеец. Потом взглянул еще раз на Джилли и нахмурился. — Постой-ка, я тебя знаю. Твой господин — Маледикт. Я видел, как ты входил и выходил из его дома.
Джилли кивнул: любой другой ответ после затянувшегося нерешительного молчания показался бы ложью. Он был удручен собственной некомпетентностью: не узнать гвардейца, которого видел не один раз. Ведь подмечать подобные вещи входило в его обязанности. Джилли надеялся, что гвардеец окажется не в курсе нынешнего положения Маледикта или хотя бы не посчитает арест достаточным основанием, чтобы не позволить передать записку.
Гвардеец сказал:
— Покои Иксиона рядом с детской. Найдешь дорогу?
— Да, — соврал Джилли, сочтя за лучшее притвориться, будто знает дворец. И он побрел прочь, чтобы не дать гвардейцу времени передумать и решить, что Джилли — невелика птица, может и подождать Януса. Нет, только не теперь, когда Маледикт брошен в темницу.
— Эй, ты, — окликнул гвардеец. Джилли обернулся. — Иди по черной лестнице, как все слуги. — И он указал на низкую дверь, которую Джилли только что миновал.
Джилли пригнул голову и оказался на половине прислуги. Лакеи и горничные ютились в каморках, перемещались по тесным коридорам. Темная и узкая лестница мучительно круто поднималась, потом внезапно поворачивала. В лицо Джилли пахнуло жаром — вероятно, он только что миновал камин. Джилли замешкался, пытаясь мысленно представить себе расположение покоев дворца. Джилли совсем не хотелось встречаться с Янусом. И не пришлось бы, если бы не тот факт, что, когда он отправился на поиски антирских гроссбухов, дабы выменять на них свободу Маледикта, выяснилось, что они исчезли.
Поскольку гроссбухи были спрятаны в нишах спальни Маледикта, Джилли ни минуты не сомневался,
