Глава третья
— Куда мы, собственно, идем? — спросил однажды утром Мезенцов.
Митя подмигнул:
— Куда мы идем, мы знаем, а вот куда ваша милость идет — сие есть тайна великая.
Мезенцов вспыхнул и закусил губу.
— Иду я туда же, куда и вы, а почему, это вы, Митя, отлично знаете, а не знаете, то я объясню еще раз.
— Не ссорьтесь, — вступился лениво Ваня, без всякого подозрения, — право, не ссорьтесь, скучно.
Митя смирился:
— Ну, хорошо, расскажу на этот раз. Идем мы все трое в богатое и славное село Огуречное, вот что лежит промеж трех больших дорог, и не одна-то в него не заходит. А ждут нас там два франпуза.
— Как, два француза? — опешил Мезенцов.
— Они, правда, не французы, а дьячковы дети, Филострат и Евменид, сыновья Сладкопевцевы. чо это все одно, потому что они по французскому мастаки и идут сейчас из самого большого французского города По.
— Париж самый большой у них, — заметил Мезенцов.
— Нет, не Париж, что Париж, а По. Это я знаю доподлинно, мне старые люди сказывали.
— А далеко ли до Огуречного?
— Да версты три.
0н остановился и прислушался. В воздухе сквозь пронзительный звон пичуг и шорох ветра послышался легкий свист.
— Что это? — спросил Мезенцов.
— Идем, идем, — заторопился Ваня. — Да говорите поменьше, а то такое станется!
— Да что станется?
— Время-то какое, к полудню.
— Ну и что?
— А про беса полуденного не знаешь, кто ли? Эх ты… ученый.
— Нет, братцы, — сказал вдруг Митя, — я знаю что это такое. Это наши французы, — и он зашагал в чащу орешника [нрзб.] над обмелевшей речонкой.
Мезенцов и Ваня последовали за ним и, пройдя десяток-шагов, замерли в изумлении перед вытоптанной небольшой площадкой, полной объедками и тряпьем, как воронье гнездо. И посреди этой площадки, тоже напоминая чету ворон, сидели два долговязых человека в дырявых ботинках и лоснящихся от жира длиннополых сюртуках. Их прыщавые, угреватые и безбородые лица казались совсем молодыми, и лишь скорбные, кроткие глаза выдавали, что им обоим уже за тридцать. Большая недоеденная кость, подозрительно похожая на лошадиную, лежала между ними. Это и были Филострат и Евменид, братья Сладкопевцевы.
— Что это вы так запрятались? — весело закричал им Митя. — В Огуречном надо было ждать.
— В Огуречном и ждали, — дружно ответили братья, — только там притеснять нас стали, вот мы сюда. и ушли.
— Да кто притеснял-то?
— Староста. Как мы, значит, работали с усердием, в нас и влюбилась дочка старосты, ну и мы в нее, конечно. Отец и пристает — женись. А как мы женимся оба сразу на одной? Так и ушли.
— Так что, она в вас обоих влюбилась, что ли?
— А как же иначе? Говорит, что ей Евменид нравится, только мы на это не согласны. мы двойня, у нас с детства все общее.
— Так как же вы любите? Как устраиваетесь?
Братья сокрушенно вздохнули.
— Да никак! Всякая наша любовь бывала несчастная, по этому самому. Оно конечно, какая-нибудь и с огласилась бы, только мы так не можем, мы только в законном браке. А иной раз, особенно после сна. тек хоть в петлю.
— Вам бы в Тибет поехать, — вмешался Мезенцов, — там полиандрия, одна женщина за многих выходит сразу.
— Ну? — обрадовались братья. — Нам бы хоть какую-нибудь, хоть черную, только чтоб вдвоем. А как туда проехать? — Через Индию можно или через Китай. — И сколько стоит дорога?
Мезенцов прикинул в уме цену второго класса на пароходе — он не представлял себе, чтобы можно было ехать в третьем.
— Тысячи по две на каждого.
— А пешком нельзя?
— Куда же? Через пустыню придется идти, сквозь разбойничьи народы.
— Это ничего! За своим счастьем и через ад пройдешь.
— Нечего вам зря языки трепать, — нетерпеливо оборвал их Митя, — вот еще тибетцы какие выискались. Подставляй лучше карманы, я вам деньги принес, триста рублей, рады небось, теперь месяц не протрезвитесь.
— Это так, на радостях кто не выпьет, нечистый один, — довольные ответили братья. — И бумаги вот, с ними отправитесь в Казань, к профессору Филимонову, а что ему скажете, это сами прочтете, я разбирал, да что-то мудрено для меня.
— Дай, дай, — и Филострат торопливо принялся разворачивать объемистый сверток, который Митя достал из своей котомки.
Евменид склонился над его плечом, полный самого живого интереса.
— Ну да, как мы и думали, чукотская грамматика с фонетикой и примерами — ну и забавники же, — и оба покатились со смеху, не выпуская однако из рук свертка.
— Вы лучше о Франции расскажите, а то нам идти надо будет, — не вытерпев, попросил Ваня.
— Да, да расскажите, — поддержал его Митя. — После начитаетесь, эка невидаль — писаная бумага.
Братья неохотно оторвались от работы.
— Да что Франция, — начал Филострат. — Стоит себе на месте, никто ее не унес. Народ там только очень дурашливый, своего языка не знают. Мы говорим им правильно, как в книжке написано, а они не понимают и такое лопочут, что не разберешь. Намаялись мы с ними.
— А вы хорошо говорите по-французски? — поинтересовался Мезенцов.
— Сертенемент ноус парлонс трес биен, — с обидой ответил Евменид.
Митя посмотрел на Мезенцова, видимо гордясь своими приятелями.
— Как же вы ехали? Ведь больших денег стоит дорога? — спросил Ваня. — Деньги были нам дадены, только мы на билеты их не гораздо тратили, вино уж там очень хорошо, а ехали больше зайцами. Подойдешь к кондуктору, скажешь ему, что, мол, русский, союзник, да бутылку из под полы покажешь, он и устроит либо в товарном, либо в служебном отделении, а потом и сам придет вина попить, да о России потолковать, почему, дескать, у нас царь, да как лошадь по-русски называется. Любят они это.
— Ну, а в Тарбе дело устроили? — перебил Митя.
— А зачем же мы и ехали? Прибыли мы это в Тарб, у французского мужика остановились, богатый мужик, ему велено было нас принять. А потом и братья подъехали, они в пиринейских горах живут, на манер как наши на Урале.
— О французских ты рассказывай, а о наших ни-ни, — предупредил Митя, покосившись на Мезенцова.
— Я что? Я ничего, — оробел Филострат, — я и совсем говорить не стану!
— Ну, ну! — крикнул Митя, и Филострат покорно открыл рот, ожидая вопросов.
— Какую же работу вы с ними делали? — спросил Мезенцов.
