такой степени, что щеки ее сравнялись по цвету с ее рыжими волосами.
Шарлотта осталась стоять в растерянности на пороге, сцепив перед собой руки.
– Вы говорили, что обед в половине восьмого, если не ошибаюсь?
– Да, дорогая! – поспешила ее заверить Джорджина. – Трое из нас пришли чуть пораньше и успели кое-что перехватить.
В глазах ее было смущение. Она подскочила к Шарлотте и жестом пригласила ее войти в комнату. Красивые белоснежные кружева прикрывали ее корсет, рукава слегка развевались при каждом шаге.
Подошел Джеймс и галантно поклонился. Его черные как смоль волосы были прихвачены кожаной лентой.
– Добрый вечер, Шарлотта!
Сердце у нее привычно заколотилось. Было такое ощущение, что ее грудная клетка опутана веревкой и с помощью этой веревки кто-то притягивает ее к нему. Она облизнула губы и окинула взглядом его широкие плечи, облаченные в черный фрак, а когда перевела взор на его черные, в обтяжку панталоны, у нее пересохло во рту.
Шарлотта подняла голову, встретилась с его темно-синими глазами, и ей показалось, что в них блеснуло удивление. Не мог же он догадаться, о чем она думала? Ее щеки предательски зарумянились.
– Добрый вечер, Шарлотта! Вы выглядите великолепно, – проговорил Эйвери, держа в руке бокал с золотистой жидкостью.
Он торжественно поцеловал ее затянутую в перчатку руку. Было всего лишь половина восьмого. Кажется, он уже успел выпить не один бокал.
Джеймс поморщился, отнял у друга ее руку и прижался губами к ее запястью, отчего у нее побежали по руке мурашки. Да что же такое происходит с этими мужчинами?
Она испытала облегчение, когда Эйвери, погладив себя по животу, заявил:
– Должен сказать, что я умираю от голода и от желания выпить французского шампанского.
Джеймс вскинул бровь.
– Ты осмеливаешься?
Друг отмахнулся.
– Оно у нас появилось еще до эмбарго. Поэтому мы должны прикончить всю партию. – Он подвел жену к двери и игриво проговорил: – Пошли, дорогая, тебе известно, какой ты бываешь, когда подают эту славную шипучку.
Оказавшись внезапно наедине с Джеймсом, Шарлотта почувствовала себя выбитой из колеи. Она с особым старанием готовилась в этот вечер произвести впечатление на друзей Джеймса, да и на него самого. Какая женщина не поддастся искушению пленить такого великолепного мужчину?
Она дотронулась рукой в перчатке до бедра, надеясь, что ее шелковое платье понравится Джеймсу не меньше, чем оно понравилось ей самой в ее комнате. Платье плотно обтягивало тело и способно было вызвать грешные мысли, несмотря на длинные рукава и высокое декольте. Кстати, это избавляло от необходимости надевать докучливые украшения.
Джеймс молча разглядывал ее из-под опущенных век. Шарлотта в смущении подняла руку к волосам.
– Что-то не так?
– Я смакую увиденное, Шарлотта. Вы выглядите восхитительно. – Положив ей ладонь на сгиб руки, он зашептал на ухо: – Если бы мы были не у Эйвери и Джорджины, я постарался бы сбежать с обеда, чтобы пообедать вами.
Она вспыхнула, почувствовав теплую волну во всем теле.
– Вы тоже весьма представительны, ваша светлость. Но я не стала бы вас есть. Слишком много шансов получить расстройство желудка.
– Я не заслужил даже того, чтобы вы назвали меня красивым?
– Вы не нуждаетесь в комплиментах для того, чтобы поднять ваше самоуважение.
Джеймс приложил руку к сердцу и театрально произнес:
– Вы зверски жестоки.
– Зверски честна. Довольно того, что вам льстят все леди и господа в высшем свете.
– Я бы предпочел услышать лестные слова от вас.
– Да полно, Джеймс, – увещевающим тоном сказала Шарлотта. – Зачем вам нужны мои комплименты?
Он вдруг сделался серьезным.
– Потому что я хочу именно вашего одобрения, а не чьего-нибудь еще. Для меня важно: нравлюсь ли я вам?
Она настороженно посмотрела ему в глаза. Этот мужчина, едва войдя в комнату, вызвал у нее желание лечь с ним... о Господи! Откуда у нее эта мысль? Она закусила губу и стала стряхивать с платья невидимый волос, опасаясь, как бы ее лицо не выдало фривольные мысли. Сделав глубокий вдох, Шарлотта выпрямилась.
– Вы знаете, что красивы. Зачем же вы заставляете меня говорить это?
– Красив, – повторил он, как бы смакуя это слово. – Меня никто не называл красивым. Говорили:
