на лицо Наташи (которое сейчас напоминало мордочку сытой кошечки), — может быть, после ужина мы покажем наш город…
— Уфф, — отвечала миссис Харрис, набитая деликатесами по самые жиденькие брови, — Езжайте уж вдвоем. А у меня и так был такой день, что теперь и помереть не жалко. Так что я останусь дома — вымою посуду, заберусь в постель и постараюсь не проснуться у себя на Бэттерси…
Но тут молодые люди вдруг ощутили смущение и неловкость, а миссис Харрис в своем состоянии блаженной сытости не заметила этого. Согласись она на прогулку, думал мсье Фовель, все было бы иначе, и вечер бьющего через край наслаждения (и, главное, Наташа!) не покинули бы дом. Но, конечно, без этой удивительной женщины самая мысль — показать достопримечательности ночного Парижа звезде Дома Диор — казалась более чем нелепой. А для Наташи ночной Париж был прокуренными кафе, дорогими ночными клубами вроде «Диназар» или «Шахерезады»; и то, и другое надоело ей до чёртиков. Она много отдала бы за возможность просто постоять под звёздным небом но Большой Террасе Сакр-Кёр, Собора Сердце Иисусова, и смотреть, как отражаются звезды в созвездиях парижских улиц… особенно, если рядом с ней стоял бы мсье Фовель…
Но коль скоро миссис Харрис намеревалась лечь спать, у неё больше не было предлога оставаться в этом доме. И так она посмела слишком глубоко вторгнуться в личную жизнь мсье Фовеля. Она беззастенчиво ворвалась сюда, обошла весь дом со щёткой и шваброй, видела помойку в кухонной раковине, позволила себе почти немыслимую вольность, вымыв ванну мсье Фовеля, и ещё худшую — выкупавшись в ней сама.
Подумав об этом, Наташа совершенно смутилась, покраснела и пробормотала:
— О, нет, нет, нет. Я не могу — это невозможно. Боюсь, у меня назначена встреча. Я должна идти…
Мсье Фовель стоически принял удар, потому что был готов к нему. «Да, да, — думал он, — лети, прелестный мотылек, возвращайся в свою жизнь. Тебя, конечно, ждёт какой-нибудь граф, маркиз, герцог или даже принц… Но мне нельзя жаловаться — у меня был по крайней мере один вечер счастья…» Вслух же он сказал:
— Да-да, разумеется. Мадемуазель и так была слишком добра.
Он поклонился, они обменялись рукопожатием (вернее, коснулись пальцев друг друга); их взгляды встретились и на миг задержались… Миссис Харрис поймала этот миг, и сказала себе — «Ого! Вот оно как! Мне надо было согласиться пойти с ними…»
Но было поздно. К тому же миссис Харрис и впрямь наелась так, что едва могла встать.
— Ну, спокойной ночи, мои дорогие, — громко (и не без намёка) объявила она и затопала наверх по лестнице в надежде, что с глазу на глаз молодые люди сумеют договориться и все-таки пойдут гулять. Но уже через минуту она услышала, как открылась и закрылась дверь, а затем чихнула и завелась Наташина «симка».
Так закончился первый день Ады Харрис в чужой стране, среди иностранцев.
На следующеё утро, когда мсье Фовель предложил вечером показать ей Париж, она, разумеется, не теряя ни минуты заявила, что ей было бы приятно, если бы мсье Фовель позвал и Наташу. Мсье Фовель, покраснев, возразил, что осмотр городских достопримечательностей вряд ли будет интересен такой важной особе, как Наташа.
— Вот ещё, — фыркнула миссис Харрис. — С чего это вы взяли, что она чем-то отличается от любой нормальной девушки, когда речь идет о красивом мужчине? Она бы и вчера с вами пошла, если б вам хватило соображения её попросить. Ладно, скажете, что это я её прошу поехать с нами.
Он встретил Наташу на парадной лестнице Дома Диор, с которой стекал серый водопад ковра; они некоторое время неловко молчали, затем мсье Фовель сумел выдавить:
— Сегодня вечером я показываю миссис Харрис Париж… Она очень просила вас поехать с нами.
— О, — потупясь, ответила Наташа, — мадам Харрис просила? Она хочет меня видеть? Только она?
Мсье Фовель сумел только кивнуть. Как мог он здесь, среди строгих, холодных ковров Дома Кристиана Диора закричать — «Нет, о нет — это я хочу этого, я мечтаю об этом, я жажду этого всей душой, потому что я готов целовать даже ковер, по которому вы ступали!» Наконец, Наташа сказала:
— Если она так хочет, я приеду. Она просто замечательный человек.
— Значит, в восемь.
— Я приеду.
И они пошли каждый своей дорогой — он вверх, она вниз.
Ночь была волшебной и прошла замечательно. Она началась для троих наших друзей с прогулки по Сене на маленьком пароходике — до прибрежного ресторанчика в пригороде. С замечательным тактом мсье Фовель отказался от мысли посещать места, где миссис Харрис могла бы почувствовать себя неловко — дорогих, шикарных заведений; но он и не знал, как была счастлива в этом, более скромном заведении Наташа.
Это был маленький семейный ресторанчик. Железные столы были покрыты клетчатыми скатертями, а хлеб был чудесно свежий, с хрустящей корочкой. Миссис Харрис очень понравились простые люди за соседними столиками, дрожащеё стекло Сены, по которому катались компании на лодках и катерах, звуки аккордеона, доносившиеся с реки, и она жадно, с наслаждением вбирала все это.
— Надо же, — заметила она, — тут совсем как дома. Знаете, иногда, когда жарко, мы с моей подругой, миссис Баттерфилд, тоже едем кататься по реке и останавливаемся в каком-нибудь заведении при пивоварне пропустить кружечку.
А вот от улиток миссис Харрис отказалась наотрез. Она не без любопытства рассмотрела их, исходящих ароматным паром в своих раковинах; ей хотелось попробовать, но желудок заявил решительное «нет».
— Нет, не могу, — призналась она наконец. — Не после того, как я видела, как они ползают…
С этого вечера такие прогулки втроём стали, по негласному соглашению, ежедневными. Днем они были на работе, и миссис Харрис исследовала город в одиночку (не считая примерок в Доме Диор); но каждый вечер начинался с прибытия Наташи в её «симке» — и они ехали гулять.
Так вот миссис Харрис и увидела Париж в сумерках со второй площадки Эйфелевой башни, при лунном свете — с Сакр-Кёр, и на рассвете, когда оживает Центральный рынок; а посетив то или иное место чудесного города, они завтракали на рынке яичницей и чесночными колбасками в окружении рабочих, грузчиков и водителей грузовиков.
Однажды, подстрекаемые чертёнком, проснувшимся вдруг в Наташе, они завели миссис Харрис на «Ревю де Ню» — в кабаре на Рю-Бланш; однако та не была ни шокирована, ни поражена. В кабаре царила странно домашняя атмосфера; здесь сидели вместе бабушки, отцы, матери и молодежь, приехавшие из-за города отпраздновать что-нибудь. Они привозили с собой корзинки для пикника, спрашивали вина и развлекались.
Миссис Харрис чувствовала себя как дома. Выступление голых девиц она нисколько не сочла аморальным: для неё «аморальным» было только сделать кому-нибудь пакость. Поэтому она только посмотрела на довольно мясистеньких наяд и заметила:
— Ишь ты — а ведь кому-то из них не мешало бы маленько похудеть, а?
А немного позже, когда появилась артистка, облачённая лишь в «каш-секс», состоящий из серебряного фигового листика, исполнившая весьма энергичный танец, миссис Харрис пробормотала:
— Гос-споди… не понимаю, как она это делает?
— Делает что? — несколько рассеянно спросил мсье Фовель, чьё внимание целиком было отдано Наташе.
— А вот ухитряется не уронить эту штуку, когда так прыгает.
Мсье Фовель покраснел до ушей, а Наташа звонко расхохоталась — но от объяснений, однако, воздержалась.
_________
(*)
