царя в голове, даже, можно сказать, полного недоумка. Этот племянник был не в состоянии обеспечить себя, и миссис Харрис вынуждена была (кровь родная — не водица!) поддерживать его. Она назвала недотепу-племянника Альбертом и поселила его в Чаттануге — это название встречалось ей в «Экспрессе». И миссис Харрис частенько и подолгу обсуждала обстоятельства дуралея-племянника с миссис Шрайбер. «Славный он мальчик, сын моей бедной покойной сестрицы. Славный, но, знаете, головой слабоват, бедняжка…»
Миссис Шрайбер, которая сама слабовато разбиралась в британском таможенном законодательстве, не видела причин не посодействовать такой милой женщине и хорошей помощнице, как миссис Харрис; и так как миссис Шрайбер была богата и не испытывала недостатка в долларах — во всяком случае, доллары у неё появлялись, как только в них возникала нужда, — фунты, медленно скапливавшиеся у миссис Харрис, постепенно превращались в американские доллары. Этот обмен стал обычным делом — более того, миссис Шрайбер платила миссис Харрис тоже сразу в долларах, и чаевые тоже давала долларами, и все были довольны.
Медленно, но верно — целых два года — сверток пяти, десяти и двадцатидолларовых купюр рос и увеличивался, пока одним прекрасным январским утром, пересчитывая свои финансы, миссис Харрис не обнаружила, что уже стоит на пороге осуществления своей мечты.
Она, конечно же, знала, что всякий житель Британских островов, выезжающий за рубеж, должен иметь правильно оформленный британский паспорт — и выяснила у майора Уоллеса в точности, куда и к кому обращаться (в письменной форме) для получения оного.
— Собираетесь за границу? — спросил он с некоторым удивлением, и с немалой тревогой, поскольку привык уже считать услуги миссис Харрис незаменимыми для своего комфорта и благополучия.
Миссис Харрис захихикала.
— Кто, я? Да куда б я поехала?..
И она быстренько произвела на свет новую родню.
— Это, знаете, для моей племянницы. Девочка едет в Германию, замуж выходить. Хороший мальчик — он там в армии служит.
На это примере, между прочим, легко видеть, чем ложь невинная отличалась от лжи греховной для миссис Харрис. Выдумка, подобная вышеприведенной, никому не причиняла вреда; а ложь дурная есть нечто, измышленное ради нечестного получения преимущества в какой-либо ситуации.
И вот настал незабываемый миг — Паспортное бюро прислало ей «инструкции», требовавшие заполнить и прислать устрашающих размеров анкету, вкупе с «четырьмя фотографическими портретами Заявителя размером 2 на 2 дюйма», и так далее.
— Представляешь, — делилась донельзя взволнованная миссис Харрис с миссис Баттерфилд, — я должна сфотографироваться! Им нужны мои фото для паспорта. Пойдем — я буду держать тебя за руку, чтобы так не волноваться. Дело в том, что это был второй раз в жизни миссис Харрис, когда ей приходилось предстать перед стеклянным глазом фотоаппарата. Первый был в день её свадьбы, — но тогда у миссис Харрис была крепкая опора в виде крепкой руки крепкого водопроводчика (ныне покойного мистера Харриса), каковая и помогла ей пройти испытание.
То фото в рамочке с нарисованными на ней цветочками ныне украшало собой стол в её тесной квартирке. Оно изображало миссис Харрис, какой она была тридцать лет назад — миниатюрная, изящная девушка, чьи простые черты были украшены свежестью юности. Её волосы были подстрижены в каре (а-ля соссон), согласно тогдашней моде; на ней было муслиновое подвенечное платье, несколько напоминавшеё китайскую пагоду. В позе юной миссис Харрис уже проглядывал намек на мужество и независимость, которые она в полной мере проявила позже, овдовев. В лице её читалась гордость за пойманного ею мужчину, который стоял теперь подле неё — симпатичный юноша, невысокий, в темном костюме, с тщательно прилизанными волосами. Юноша, казалось, испытывал ужас перед своим новым положением.
И с тех самых пор никто не озаботился запечатлением образа миссис Харрис — а она и сама об этом не думала.
— Это ведь небось стоит кучу денег! — такова была реакция миссис Баттерфилд, по обыкновению смотревшей на мир с теневой стороны.
— Десять шиллингов за полдюжины, — доложила миссис Харрис. Я читала объявление в газете. Если хочешь, я и тебе подарю одну карточку!
— Это будет так мило с твоей стороны, дорогая, — растроганно ответила подруга. Она действительно так считала.
— Боже мой!
Это восклицание вырвалось у миссис Харрис, поражённой новой мыслью.
— Боже мой! — повторила она. — Если я иду фотографироваться — мне же нужна новая шляпка!
Два нижних подбородка миссис Баттерфилд, потрясённой этим откровением, задрожали.
— Да, милочка — конечно, ты её купишь… и это, конечно, будет действительно стоить кучу денег!
Миссис Харрис отнеслась к этому факту не только стоически, но даже с некоторым удовольствием.
— Ничего не попишешь. Ну да у меня, по счастью, сейчас достаточно денег!
Подруги выбрали ближайший воскресный день, в каковой и почтили своим присутствием Кингз-Роуд, где и намеревались выполнить обе задачи — начиная, разумеется, со шляпки. Надо признаться, что миссис Харрис с первого взгляда влюбилась в выставленную на витрине шляпку. Но сначала она решительно от этой шляпки отказалась — та стоила целую гинею, а на полках были шляпки, выставленные для распродажи, по десять шиллингов и шесть пенсов, а некоторые так даже и по семь шиллингов шесть пенсов!
Но миссис Харрис не была бы лондонской уборщицей, не выбери она шляпку за гинею — ибо та была придумана, разработана и создана специально для миссис Харрис и её коллег. Это было нечто вроде матросской шапочки, но изготовленной из зелёной манильской соломки; главным же достоинством сего произведения шляпного искусства была розовая роза на гибком стебле, укреплённом спереди. Миссис Харрис, разумеется, клюнула, ибо была задета её любовь к цветам. Подруги зашли в лавочку, и миссис Харрис, как положено, перемеряла шляпки всех фасонов и материалов, которые предположительно стоили в пределах допустимых затрат; но её мысли и глаза все время возвращались к витрине с зелёной соломенной шляпкой. Наконец, не в силах более сдерживаться, миссис Харрис потребовала её.
Миссис Баттерфилд, увидев ценник, ужаснулась.
— Господи! — воскликнула она. — Гинея! Милочка, это значит выбрасывать на ветер деньги, которые ты так долго копила!
Миссис Харрис надела шляпку — и дело было решено.
— Неважно! — яростно ответила она. — Я преспокойно могу лететь в Париж неделей позже!
Если фотоаппарат должен был запечатлеть её черты на веки вечные, если сегодняшней фотографии суждено красоваться в паспорте, если на неё будут смотреть друзья, а миссис Баттерфилд получит её, вставленную в маленькую рамочку, в подарок, — то миссис Харрис согласна сниматься только в этой шляпке, и ни в какой другой.
— Покупаю — объявила она продавщице и отсчитала двадцать один шиллинг. Из магазина она вышла гордая и довольная — в великолепной новой шляпке зеленой соломки. В конце концов — что такое какая-то гинея для человека, готового приобрести платье за четыреста пятьдесят фунтов!
Фотограф, снимавший на паспорта, был свободен, и вскоре миссис Харрис уже сидела перед холодным оком камеры, а фотограф, сгорбившись, рассматривал её из-под своего черного покрывала. Затем он включил пышущую жаром батарею ламп, высветивших каждую морщинку, которую годы труда оставили на хитром и веселом её лице.
— А теперь, мадам, — обратился наконец фотограф к заказчице, — если вы будете любезны снять вашу шляпку…
— Какого… да ни за что! — отрезала миссис Харрис. — Для чего ж, по-вашему, я покупала эту шляпку, если не для фото?
Но фотограф настаивал.
