надежду, что вы не отвергнете новую роль, которую я буду счастлив положить к вашим ногам. А пока, сударыня, простите меня, если вы считаете, что я в чем-нибудь провинился. Черкните мне словечко, скажите, что вы не будете очень бранить меня и что вы мне разрешите еще работать для вас; главное, пожалейте меня и в обмен на безграничное восхищение и глубокую преданность вам сохраните хоть капельку дружбы ко мне.
Милостивый государь!
Мне сообщили, что группа смелой молодежи, студентов и художников, собирается сегодня или завтра вечером прийти во Французскую Комедию, чтобы требовать постановки «Король забавляется» и публично протестовать против неслыханного произвола — наложения запрета на эту пьесу. Я полагаю, г-н редактор, что существуют другие способы добиться осуждения этой незаконной меры, и я сам воспользуюсь ими. Разрешите мне поэтому обратиться к помощи вашей газеты, чтобы умолять друзей свободы, искусства и разума воздержаться от бурной демонстрации, ибо она может привести к столкновениям, вызвать которые правительство давно стремится.
Примите, милостивый государь, уверения в моем совершенном к вам почтении.
Милостивый государь!
Из письма, которое я имел честь получить от вас, видно, что вы остались совершенно чужды влиянию людей, побудивших правительство незаконно запретить мою пьесу. В делах такого рода человеку чести достаточно слова другого человека чести. Поэтому я спешу заявить: все, что могло бы быть отнесено к вам лично в изложенных мною фактах, связанных с запрещением моей пьесы, которые я лишь бегло обрисовал, не называя ничьих имен, отпадает само собой после вашего письма. Моя искренность обязывает меня не иметь и тени сомнения в вашей искренности. Мое дело — дело не личное, а общественное, и ничто не должно меня от него отвлекать; оно требует, чтобы меня до конца ни в чем нельзя было упрекнуть.
Я надеюсь, мое поведение в данном случае докажет вам, что я ничем не нарушил взаимного уважения, о котором вы говорите.
Если вы сочтете нужным, можете напечатать это письмо. Остаюсь, сударь, ваш покорнейший слуга
Если бы я не запутался с головой в закулисных дрязгах одного из театров, с какой радостью я пришел бы к вам, дорогой Шарль, чтобы пожать вам руку и, сбросив мой плащ к вашим ногам, кричать вместе со всеми осанну. Слава входит в Академию, — редкое событие! Поэтому мы и рукоплещем сегодня Академии, — а это событие не менее редкое!
Я, право, счастлив, что вы избраны! Я очень люблю вас, поверьте.
Милостивый государь!
Я чрезвычайно внимательно прочитал «Revue du Progres social» и обзор его основных принципов, которые вы были так любезны прислать мне. Уже давно все мыслящие и образованные люди, изучавшие прошлое с целью понять будущее, создали себе общую идею о судьбах общества; эта идея, зародившись и развиваясь в наше время в умах отдельных людей, приведет в один прекрасный день — и, я надеюсь, скоро — к великому общему делу. Этим делом будет мирное, постепенное и разумное созидание такого социального строя, в котором новые принципы, выдвинутые французской революцией, найдут, наконец, способ сочетаться с основными и вечными принципами всякой цивилизации. Ваш журнал и ваш обзор ведут к этой прекрасной цели прямой и надежной дорогой и, как мне кажется, умело избегают слишком крутых поворотов. Я согласен с вами почти во всем, и меня это очень радует.
Давайте же действовать все сообща, каждый в своей области и согласно своим убеждениям, в великом деле замены политических проблем проблемами социальными. В этом — главное. Постараемся привлечь к идее прогресса всех лучших людей и создать из них высшую партию, которая хочет цивилизации, в отличие от всех прочих партий, которые сами не знают, чего хотят.
От всего сердца приветствую деятельность «Revue sociale», которую вы возглавляете, следуя таким благородным принципам и высоким идеалам. Не сомневаюсь в вашем успехе. Правда иногда созревает очень медленно, но она никогда не дает пустоцвета.
Примите, сударь, уверения в моем глубоком уважении.
Г-н министр!
В Париже есть женщина, которая умирает с голоду.
Ее имя — г-жа Элиза Меркер. Ее перу принадлежат несколько стихотворных сборников, — в этом письме не место восхвалять их достоинства, да к тому же я и не считаю себя ни в коей мере авторитетом в этих вопросах, но ее имя, без сомнения, вам известно.
Пять лет тому назад, когда министром был г-н Мартиньяк, ей была назначена литературная пенсия в 1200 франков, которая в 1830 году была уменьшена до 900 франков. Она должна содержать свою мать, и,
