Сынам, выросшим из посеянных в поле зубов дракона, не требуется во весь рост вставать из земли, чтобы в них признали воинов; и, увидев одни только железные перчатки Эрикса, вы можете судить о силе атлета.
ФАНТАЗИЯ
Литературный год начинается прескверно. Ни одной значительной книги, ни одного пламенного слова; ничего поучительного, ничего волнующего сердце. А между тем пора бы уже, кажется, чтобы из толпы вышел человек и сказал: «Вот я!» Пора бы уже появиться книге или учению, Гомеру или Аристотелю. Бездельники могли бы тогда хоть поспорить — это пробудило бы их от спячки.
Но что можно сказать о литературе 1820 года, еще более плоской и незначительной, чем была литература 1810 года, — ей это еще более непростительно, ибо уже нет Наполеона, который завладевал всеми талантами и делал из них генералов. Кто знает, быть может в лице Нея, Мюрата и Даву мы потеряли великих поэтов? Хотелось бы, чтобы в наши дни писали так же, как они сражались.
Какое жалкое наше время! Много стихов — и никакой поэзии; много водевилей — и никакого театра. Один Тальма, вот и все.
Я предпочел бы Мольера.
Нам обещан «Монастырь», новый роман Вальтера Скотта. Тем лучше, только пусть он появляется поскорей, а то наши литературные ремесленники будто одержимы какой-то манией строчить дурные романы. У меня лежит целая груда этих книг, но я даже не собираюсь их открывать, ибо в них вряд ли найдется даже то, чего требовала от кости собака, о которой повествует Рабле, — «Rien qu'ung peu de mouelle». [14] Литературный год — сер, политический год — мрачен. Заколот кинжалом герцог Беррийский, повсюду революции.
Убийство герцога Беррийского в опере — это трагедия. А вот и пародия: последние дни разгорелся крупный спор по поводу г-на Деказа. Г-н Донадье выступает против г-на Деказа, г-н Аргу против г-на Донадье, г-н Клозель де Куссерг против г-на Аргу.
Может быть, г-н Деказ выступит, наконец, сам? Все эти споры напоминают мне старую сказку, в которой отважные рыцари вызывали на бой злых великанов, укрывшихся в своей крепости. А при звуке рога всегда появлялся карлик.
Мы видели уже несколько карликов; теперь мы ждем великана.
Главным политическим событием 1820 года было убийство герцога Беррийского; главным событием литературной жизни — водевиль, не помню уже какой. Когда же наше время обретет, наконец, литературу, стоящую на уровне его общественного движения, когда же будут у нас поэты столь же значительные, как и события?
О ПОЭТЕ, ПОЯВИВШЕМСЯ В 1820 ГОДУ
Вы над ним посмеетесь, люди света, вы пожмете плечами, люди пера, мои современники, ибо скажу вам потихоньку, среди вас, вероятно, нет никого, кто бы понимал, что такое поэт. Разве его встретишь в ваших дворцах? Разве его увидишь в ваших кабинетах? И уж если зашла речь о душе поэта, так ведь тут первейшее условие, по выражению одного красноречивого оратора, —
Будем же откровенны. Среди вас найдешь еще, пожалуй, вчерашних рабов, готовых взывать к вольности, после того как они обожествляли деспотизм; перебежчиков, которые рады льстить власти, хотя только что воспевали анархию; сумасбродов, недавно целовавших кандалы беззакония, а сегодня, как змея в басне, обламывающих себе зубы об удила закона; но среди вас не найдешь поэта. Ибо, да будет вам известно, те, кто не торгует своим призванием, требуют от поэта честного ума, чистого сердца, души благородной и возвышенной. Говорю вам это не от своего имени, — ведь сам я ничто, — но от имени всех тех, кто рассуждает и кто думает, что слова (уж так и быть, возьму пример из античности): «Dulce et decorum est pro patria mori» [15] плохо звучат в устах труса. Признаюсь, я все искал вокруг себя поэта — и не нашел его; тогда в моем воображении возник идеальный образ, который я хотел бы нарисовать, — как слепой Мильтон, я подчас пытаюсь воспевать солнце, которого не вижу.
Не так давно я открыл только что появившуюся книгу; она вышла без имени автора, под простым заглавием — «Поэтические раздумья». То были стихи.
В них что-то напомнило мне Андре Шенье. Перелистывая их, я невольно проводил параллель между автором этой книги и несчастным поэтом, написавшим «Молодую узницу». У обоих то же своеобразие, та же свежесть мыслей, то же богатство новых и живых образов; только картины одного суровы и даже таинственны, нрав другого веселей, у него больше изящества и гораздо меньше вкуса и порядка. Обоих вдохновляет чувство любви. Но у Шенье это чувство всегда земное; у автора, с которым я его сравниваю, земная страсть почти всегда очищена небесной любовью. Первый научился придавать своей музе простые и строгие черты античной музы; другой, часто пользующийся стилем отцов церкви и библейских пророков, не боится порой следовать мечтательной музе Оссиана и вдохновенным богиням Клопштока и Шиллера. Словом, если я правильно определяю их различия, — впрочем, довольно незначительные, — первый из них — романтик среди классиков, другой — классик между романтиками.
Так вот они, наконец, стихи поэта, поэтические творения, в которых есть истинная поэзия!
Я прочел целиком эту удивительную книгу; я снова перечитал ее, и, несмотря на выражения небрежные, неясные, на неологизмы и повторения, замеченные мною кой-где, мне хочется сказать ее автору: смелее, юноша! Ты из тех, кого Платон намеревался осыпать милостями, а затем изгнать из своей республики. Приготовься к тому, что ты будешь изгнан из этой страны анархии и невежества и что тебе, изгнаннику, будет отказано в триумфе, которым Платон все-таки жаловал поэтов, — не ждут тебя ни пальмовые ветви, ни фанфары, ни венки.
ПРЕДИСЛОВИЯ
К РАЗЛИЧНЫМ ИЗДАНИЯМ СБОРНИКА
«ОДЫ И БАЛЛАДЫ»
ПРЕДИСЛОВИЕ К ИЗДАНИЮ 1822 ГОДА
